Потому и прошла…

Валентина ГРИГОРЬЕВА

Светлой памяти моей матери Григорьевой Анны Ульяновны посвящаю.

Анна, запоздав с возвращением с работы из-за разыгравшейся непогоды, которую надеялась переждать, на цыпочках вошла в их с дочкой маленькую спаленку. Варька еще не спит, дожидается ее, уже лежа на кровати. Облокотившись на подушку, она сонно и радостно улыбается припоздавшей с работы матери. А уже через какой-то час лежит пластом, тяжело, с хрипом дышит. Непонятная болезнь наступает на Варьку, словно снежная лавина: внезапно и стремительно. Красные, пылающие жаром щеки, ставшие синеватыми губы напомнили Анне, что так умирал морозной зимней ночью страшного сорок второго года ее первенец, четырехлетний Сашенька…

От отчаяния Анна поначалу окаменела. Потом, пытаясь понять, что такое случилось с ее девочкой, которую она утром, уходя на работу, оставила здоровенькой, спокойно спящей, стала расспрашивать своих стариков, что ж это такое приключилось. Не добившись от перепуганной матери никакого объяснения, кроме того, что Варька весь день была тихой и послушной, что на нее не похоже, да и спать улеглась рано, отказавшись ужинать, Анна отправила отца за фельдшерицей, а сама стала спрашивать у дочки, что у нее болит. Варька прошептала: «Мама, ничего не болит. Мне просто жарко очень и я хочу спать».

Запыхавшийся от быстрой ходьбы дед Ульян сказал: «Анюта, вот какая оказия получается: фельшарки-то дома нету. Уехала в район получать лекарство, приедет только завтра к обеду»

Анна, с ужасом глядя на свою всегда такую резвую, подвижную Варьку, которая сейчас лежит пластом на кровати и хриплым шепотом просит: «Деда, окошко открой!.. Жарко, жарко очень!.. Зачем так печку натопил?!», все думала, что же ей делать! Фельдшерицы нет, телефон есть только в конторе за рекой. Потом Варька пожаловалась, что ей холодно, а затем и вовсе примолкла. Но, когда Анна, потрогав ее руки, почувствовала, что они стали холодными, словно лед, она, как о давно решенном, сказала: «Понесу ее в воинскую часть, там врач!» Бабушка Василиса, не смея отговаривать, стала помогать дочери одевать Варьку, но все ж сказала: «Нюра, как же ты, детка, в такую-то бурю ночью по мосту пройдешь? Небось обледенел весь… Неровен час, не удержишься. Ветер воет вон как, ошалел будто. Народ последнее время и днем-то по мосту опасается проходить: тросы все порвались от старости да бруски сгнили — держится мосток на честном слове».

Анна, которая после смерти своего первенца перестала ходит в церковь, уже от порога попросила мать: «Мам, ты читай, как мы с Варей уйдем, «Живые в помощи»…

Маленькая хрупкая, исхудавшая в войну от горя и голода, после войны Анна так и не смогла хоть чуток поправиться. Но сейчас она бежала с пятилетней дочкой на руках, не ощущая ни ее веса, ни выбоин, ни колдобин дороги, ни ледяного дыхания бури, что бушевала в эту зимнюю ночь.

Вот и река… В кромешной тьме хлипкий висячий мост, что крепился тросами к тополям, что выросли друг напротив друга на обоих берегах реки, сейчас чуть только угадывался. По обледенелому помосту Анна поднялась на мост и остановилась… Разгульный ветер обрушивался на мечущийся под его порывами старый, давно не ремонтированный мостик. По нему и днем-то уже боялись ходить, а, пользуясь оказией, переезжали через реку то на колхозной телеге, то на машине из воинской части или шли три километра к бетонному мосту в соседней деревне. А летом и вовсе переходили пересыхавшую речку вброд. Но сейчас была зима, а вздувшаяся после проливных дождей река бушевала и клокотала.

«Господи, спаси и помилуй!..» Перекрестившись, Анна шагнула на обледеневшие рейки. Одной рукой крепко-накрепко прижимая к себе дочь, другую руку, обдирая до крови пальцы порвавшимися стальными жилами, она двигала, по обледенелому тросу. Ветер валил с ног. Мост скрипел и метался над ревущей рекой. Где-то на середине моста Анна остановилась, поняв, что больше идти не может… На миг закрыла глаза, обессилев: «Все, не могу!..» Но тут зашевелилась Варька, со свистом и хрипом пытавшаяся вздохнуть… И Анна, прошептав: «Не убоишися от страха нощного… И не приидет к тебе зло…», — цепляясь окровавленными пальцами, на которых, казалось, уже не осталось кожи, пошла дальше. Шаг, второй, третий… Ноги дрожат и скользят… «И не приидет к тебе зло…»

Дошла… Шатаясь от перенесенного ужаса, она побрела к тополям, к которым были прикреплены тросы, и хотела хотя бы прислониться, чтоб унять дрожь в ногах. Но пересилила себя и пошла дальше, бережно прижимая к себе свою драгоценную ношу.

Старый военврач, осматривая Варю, сказал строго и серьезно: «Вы понимаете ли, что я нарушаю все инструкции. У нас солдаты, а Вы принесли ребенка со скарлатиной. И у Вашей девочки не просто скарлатина, а атипичная. Обычно дети переносят скарлатину довольно сносно, температура не выше 38, а у Вашей за 40. Я за всю свою долгую практику второй раз сталкиваюсь с подобным. Ну да ладно, что уж теперь с Вами делать, будем спасать: дело очень и очень серьезное. Я так думаю, что сегодня у девочки кризис болезни. И, кто знает, как обернулось бы все, не приди Вы ко мне… Лекарства я Вам все дам. Но оставить в санчасти не могу, поймите меня: солдаты заболеют».

Когда температуру Варьке сбили, он подошел и сказал, чтоб шли домой. А потом спросил у Анны: » А почему у девочки и у Вас одежда в крови? » Она ответила: «Вы простите, Христа ради! Одежда чистая была… Но тросы старые, рваные,.. а мост ветром уж так сильно шатало…» Врач не поверил:  «Неужто Вы с ребенком на руках отважились в такую бурю пройти по висячему мосту?! Покажите-ка Ваши руки». Кожа на ладонях Анны висела клочьями. Бинтуя Анне руки, врач сказал: « Я все же не представляю, как Вы смогли пройти? В такую непогоду там и одному-то нельзя, а Вы с ребенком на руках…» Анна ответила: «Потому и прошла, что с ребенком на руках…» А потом добавила: «А еще… «Живые в помощи…»

Прошедший всю войну доктор, когда шел уговаривать командира части в нарушение всех правил оставить до утра женщину с больным ребенком, сокрушенно качал головой и почему-то повторял ее слова: «Потому и прошла, что с ребенком…»

 

Поделиться

Класснуть