Читайте нас

Екатерина ВИХРОВА. ТЫ ЗНАЕШЬ…

В моей жизни появился один человек, который стал моим другом. Нет, мы с ним ни разу не виделись, и он даже со мной не знаком. Просто он помог мне недавно. Ты, наверное, скажешь, что так не бывает и что я опять нелогична. Но дочитай мое письмо, дочитай! Раньше я и сама бы не подумала, что человек может стать очень родным, при этом даже и не зная о тебе вовсе.

Да, наверное, так не бывает. Но он все-таки появился в моей жизни.

Мой новый друг появился в тяжелый период: в последнее время я почти разучилась улыбаться — я только смеялась, но смех мой был бессмысленным и оттого — беспомощным и бесприютным. Мне было холодно от себя. Мне было безразлично свое состояние. Я разучилась верить, что могу чего-то добиться своими силами. Я разучилась верить себе. А это — очень страшно.

Целый месяц мне снились кошмары и шизофренические сны. Смерть караулила меня всюду. Смерть души.

Постепенно я сделала свою душу культом этой опустошающей богини: перестала фактически есть, спать, читать, общаться с тобой и другими моими реальными людьми. Только химик еще навещал меня. Ты его помнишь. А я перестала даже писать диплом.

Я не делала ничего, целыми днями лежа в постели и рассматривая обои. Нет, я не рассматривала обои. Это просто мой взгляд застывал на их успокаивающей синеве, а я погружалась в апатичное безволие, в какие-то рассеянные мысли. В безмолвие.

Я не делала ничего, каждый день по телефону сообщая матери, что работаю над дипломом, но очень устаю. Я, действительно, и сейчас чувствую себя мешком, полным метафизической пыли — переполненным просто этой Усталостью.

Я не делала ничего, я обманывала преподавателя, что работу скоро пришлю на почту… Но и сейчас мне не хватает сил, чтобы приступить к ней. Надо перейти какой-то внутренний порог безделья, слабости.

И все же этот незнакомый человек научил меня улыбаться.

***

Пожалуй, расскажу подробнее о нашей мистической встрече.

Неделю назад мне приснился странный сон: преподаватель просил расписать роман Леонова «Пирамида» математическими формулами, а я не помнила имен героев. Даже имен.

В тот день ко мне пришел друг-химик, с которым мы практически неразлучны вот уже пять лет. Своими сумасшедшими криками он заставил меня выйти на улицу и убедиться, что «весь город пестрит афишами какого-то инопланетного Вадика в пиджаке! Наш-то грузин с душой бродяги никогда пиджак не наденет…» Мы прошли полгорода до доски объявлений. Остановив меня напротив афиши, друг с восторженной интонацией пробасил: «Вадька же!»

Это был тот самый человек с афиши, отдаленно похожий на нашего знакомого студента- лингвиста.

— Ну, они же оба грузины, чего ты хочешь, — ответила я безэмоционально.

В тот день Человек с афиши прочно вошел в мою жизнь. Мой друг бесился, он говорил, что нельзя увлекаться попсой, что незачем покупать билеты на концерт грузинского мальчика, когда на седьмом этаже живет точно такой же грузин, и говорить с ним можно а) бесконечно; б) бесплатно. Нет, мой старый друг совершенно не понял, какую важную роль сыграл в моей жизни, собственноручно познакомив с довольно симпатичным человеком с афиши. Человек с афиши представился. Я медленно прочла его имя. Я его запомнила. И тут же забыла.

Мы с химиком еще долго бродили по городу: он нарвал мне сирень, в букете, между прочим, встречались трехлепестковые соцветия — горький привкус детства. Сирень наполнила мою комнату запахом майской ночи и ощущением одиночества. Сирень напомнила мне о том Человеке…

***

В полночь мне захотелось послушать, что же поет артист, чьи афиши, действительно, заполонили город. И я включила первую попавшуюся в Интернете его песню.

Там были слова:

• Потерпи еще чуть-чуть,
• мы тебе укажем путь…

Я улыбнулась. Не засмеялась. Я улыбнулась: песня-ответ, песня в ответ на мои немые вопросы небу «зачем я? и в чем мое предназначение, если я ничего не умею?..» Мне кажется, смерть в тот момент отступила.

***

Да, я слушала много песен артиста за эти три-четыре дня такого странного, такого случайного знакомства с ним. Ты помнишь, солнце, что в последние четыре года я не обращаю внимания на популярных исполнителей, предпочитая «Пикник», «Наутилус», «Арию», «Сплин»… Но в песнях Человека с афиши меня зацепила искренность: нет, не о своем — это он мои трудности пел, мои сомнения, мои слезы, мои детские мечты, мою веру в добро — он пел всё то, что меня тревожило.

Он очень красиво пел — тенор-альтино. Очень цветочно. Он раскрывался во время пения, как цветок — невероятно красиво: всей своей сердцевиной. Голос его — это пластика слова, гибкое воплощение чувства в звучание или даже больше — воплощение всей души в звучание.

Мне казалось, что его голос — черно-синий, как ночное звездное небо. А ведь где-то на небе есть созвездие Орфея — Лира. Мне захотелось ему сообщить об этом и о том, что он ассоциируется с небом и Орфеем.

Но пел он очень просто. Я уже отвыкла от такого. Мне нравились буддийские мотивы в песнях «Пикника», философия космоса, нечто неуловимое, необъяснимое до конца.

В этих же песнях все было очень просто.

Это меня несколько разочаровывало. Мне хотелось моего Доброго Человека с афиши научить другим песням, научить сложности и запутанности изъяснения, рассказать ему о Бродском и Уитмене, о Борхесе с его бесконечными лабиринтами во времени и пространстве. Мне хотелось научить моего друга путанице, научить разговаривать на привычном мне языке. И я принялась искать в Интернете информацию о том, что же читает Внезапный мой друг.

А голос пел. Голос проникал в мою душу, как ночной фонарь, несмело освещая заброшенные участки моего внутреннего города, моих улиц, моих домов.

Я читала о Человеке с афиши… Вскоре — уже без цели. Я улыбалась.

***

«Ты знаешь» — новая песня моего Теплого человека.

Я ее слушала бесконечно.

Ты, конечно, понимаешь мои мучения… Мне нужно ползти, собрать всю волю в кулак и ползти. Мне нужно справиться с состоянием расклеенности, иначе все годы учебы пройдут даром, все старания. Я не понимаю, что же со мной случилось: почему я не могу заставить себя что-либо делать. Мне больно от этого.

Теперь ты представляешь, почему я так люблю эту песню.

Я хочу, чтобы ты ее послушал…

Здравствуй, мой удивительный друг!

Может быть, ты и прочитаешь эти строки… Я верю в это, как верю в то, что наше знакомство не случайно. Ты очень нужен мне, твое творчество дает мне силы жить. Твое творчество воскрешает мою детскую веру в чудеса. Я почти забыла, что это такое.

Десять лет назад я болела самым страшным фанатизмом на свете, глупым и очень эгоистичным чувством.

Сегодня в моей жизни тоже есть артист. И это ты.

Очень красивый, я не могу этого не видеть — я же девушка.

Очень душевный — я не могу не чувствовать это через твои песни.

Кажется, ситуация повторяется точь-в-точь. Словно испытание. Словно само небо ставит мне вопрос: «Ты изменилась?»

Мне хочется ответить небу ли, Богу ли, что мне кажется, я за десять лет доросла от поклонника до слушателя, от фанатки — до ценителя творчества. Ты говорил, что до артиста нужно дорасти. Я думаю, что и до слушателя нужно. «Нет, мне кажется, небо, что я люблю этого человека, но как-то иначе… Просто он очень теплый, мне так чувствуется, и сердце трепетно откликается на это Тепло. Просто мне радостно оттого, что он есть. И ты видишь, я улыбаюсь», — я рассказала небу о тебе так.

Милый Человек с афиши, ты не разжег в сердце огонь, но затеплил во мне солнечный свет.

И мне не нужны автографы, шляпы на память и совместные фотографии. Я просто буду рада тому, что буду знать: где-то есть ты, ты создаешь новые песни… И я, твой незнакомый друг, приму эти песни в свое сердце и дам им новую жизнь — в своем переосмыслении, в своих стихах.

Правда, я не обещаю, что буду рядом с каждой песней.

Скорее всего, наши пути разминутся: я забуду про свое и твое творчество. Быть может, я стану бродягой и обойду полсвета, познакомлюсь с тысячами людей — в моем сердце живет такое желание. Быть может, я буду бороться за свою жизнь с жарким экваториальным солнцем и пронизывающим до костей северным ветром, разговаривать с реками и деревьями, как шаманки, как язычницы. Быть может, я буду матерью, быть может, я буду монахиней. Я не знаю. Но в любом случае, я останусь твоим другом. Я оставлю с тобой свой свет. И если тебе когда-нибудь станет одиноко и ты вспомнишь меня, поговори со мной мысленно. И мы встретимся снова — у афиши.

Это будет для меня знак, что я нужна тебе. И я приду — послушать твой голос, твои песни. Обязательно приду! Ты почувствуешь это. Я принесу тебе новые стихи.

К тому же, знаешь….

Во мне изменилось отношение к творчеству. Я почувствовала, как это важно: просто подарить Другому частичку своего тепла. Это дает силы жить.

Я люблю тебя.

И да, я знаю, что это взаимно.

---

Николай ИВАНОВ. ГРУППА ИЗЪЯТИЯ

1.

— Раз! — палка на плечо.

— Два! — щиты перед собой.

— Три! — рывок в толпу.

Счета «четыре» нет. В толпе щиты раздвигаются и из-под них вырывается группа изъятия. Обычно это три-четыре человека, задача которых выхватить из людского водоворота буйных и провокаторов, заводящих и подстрекающих людей к погромам и насилию. Утащить их за вновь сомкнувшиеся стальные щиты.

И снова: Раз! Два! Три!..

От того, как сработает группа изъятия, зависит жизнь и безопасность не только людей, участвующих в митинге или демонстрации, но и случайных прохожих. Не говоря уже об обстановке в городе…

Это — из тактики действий бойцов внутренних войск по локализации конфликтов.

2.

Гуманитарные конвои, которые направляет Россия в охваченный огнем Донбасс, вольно-невольно, но тоже представляются своеобразной группой изъятия. Сотрудники МЧС не просто привозят грузы — они одним своим появлением «изымают» с охваченных огнем территорий тревогу, страх, голод, неуверенность людей в завтрашнем дне. И на ставших знаменитыми белых КАМАЗах вывозят их за пределы войны, развеивая по ветру хлопающими тентами пустых кузовов. Людям же остаются продовольствие, стройматериалы, топливо.

Но это будет чуть позже, на обратном пути. А пока мы только едем в Луганск. Пожилые люди безостановочно крестят машины. Одна из старушек на окраине придорожного поселка встала перед нами, белыми призраками вышедшими из белого тумана, на колени. Нас, как диковинку из зазеркалья, показывают малым детям в колясках и те протягивают нам свое самое дорогое — любимые соски. По изрытому снарядами полю из дальнего села бежали к трассе в распахнутых куртках два пацаненка. Они наверняка прослышали про новогодние подарки в нашей колонне, и скользя, падая в подтаявшие лужи, вновь подхватываясь и снова разбрызгивая грязь, мчались наперерез КАМАЗам.

Успели! Чумазыми и счастливыми запрыгали на обочине. Привет, пацаны. Вас не обманули. Мы трое суток сквозь тысячу километров, мокрый снег и туманы пробивались именно к вам. За нашими спинами, под белыми тентами не танки и не ракеты, которые киевские дизайнеры рисуют на компьютерах и выставляют в интернет. В машинах, которые вы видите, которые обдают вас жаром моторов от долгой дороги, 39 тысяч подарков для инвалидов и 142 тысячи новогодних комплектов для детей до четырнадцати лет — каждый ребенок Луганщины перед этим был взят на учет. Так что вас тоже посчитали, пацаны. Не забыли.

Страшно другое — что вся эта 181 тысяча больных, немощных и детей более полугода находится на грани жизни и смерти. И если мы невольно посчитали их в переводе на конфеты, шоколадки и пряники, то украинская сторона сосчитала их вместе с отцами и матерями, проработавшим всю жизнь на благо Украины, на бомбы, подвешиваемые под люки самолетов. На снаряды, загоняемые в ненасытные, прожорливые жерла «Градов». На патроны, сжимающие пружины в магазинах автоматов, чтобы под их давлением безостановочно стрелять, стрелять, стрелять…

Наверное, я бы тоже бежал, парни, как вы или даже вместе с вами, к этой белой, растянувшейся на пять километров, стомашинной живительной ленточке. Но подумалось о другом: а ведь Россия, конвой за конвоем вывозя, отдавая из собственных, не таких уж богатых закромов кровное, мозолями и потом наработанное, не становится тем не менее беднее. Наоборот — она прирастает на искрящийся взгляд этих перепачканных в грязи пацанов. На чувство собственного достоинства. Национальную гордость. На добрососедство, в конце концов. И история рассудит, кому воздастся за помощь, кому аукнется за войну.

А вообще-то слово «конвой» применительно к МЧС не совсем точное, потому что военное и предполагает как минимум вооруженную охрану. Груз же, перевозимый в колонне, исключительно гражданского предназначения и не может передаваться не то что бойцам вооруженных сил республик, но даже и ополченцам. За этим пристально следят сотрудники ОБСЕ (будем верить, что тоже исключительно гражданские зарубежные товарищи), садящиеся на хвост колонне, едва она пересекает границу.

Есть еще одна особенность нашей поездки: если первые грузы формировались по наитию их организаторов, то десятая шла уже исключительно по заявке (просьбам) Центров восстановления республик. В нашей Десятке (десятой по счету колонне), кроме подарков, двух десятков живых елок, заготовленных в лесах под Ногинском, вновь везем стекло, рубероид, топливо…

3.

Что есть мирная составляющая в войне на Юго-Востоке Украины? Существует ли она вообще? Ведь прекрасно понимаем жесткие игры современности, когда политики сначала жмут друг другу руки, а потом без зазрения совести стреляют в спины. Или «благородство наоборот» военных, которые сначала стреляют друг друга, а потом, при перемириях, жмут руки. Впору вспомнить атаманщину гражданской войны и никому и ни во что не верить. Но вдруг среди всей этой политической мешанины и вакханалии появляется всё в белом МЧС. В применении к цвету КАМАЗов — даже без иронии. С добром, открытым сердцем и чистыми руками.

У них есть адрес прописки — Спасательный Центр в Ногинске. Именно здесь формируется ядро колонны с гуманитарным грузом, водители этого Центра раз за разом садятся за руль, получают позывные и под звуки «Прощания славянки» начинают наматывать расстояние до «Точки 1» (Донецк) или «Точки 2» (Луганск).

Десятка выходила в 6 утра хотя и в канун Николы Зимнего, но под непрерывным дождем. Уже сказаны напутствия, отданы распоряжения, зазвенела медь оркестра. Настоятель местного храма отец Михаил, подаривший на удачу старшему колонны иконку Николая Чудотворца, побежал к воротам — успеть перекрестить и окропить святой водой каждую машину. Защитную силу этого креста потом, через трое суток, усилят своими ручками старушки Донбасса…

Ожили рации:

— Нехристи, снимите шапки.

— Так это технику окропляют.

— Мы-то доедем, если она не подведет.

— Прекратить базар в эфире.

На лобовом стекле то ли дождь, то ли святая вода. Не счищаем…

В колонне порядка 40 машин. Мизер. Основной костяк будет группироваться в Ростове-на-Дону, куда уже идут грузы из Брянской, Курской, Липецкой областей, Поволжья и Урала, республик Северного Кавказа. Три машины сформированы уполномоченным при президенте РФ по правам ребенка Павлом Астаховым, три грузовика — ЛДПР, один четырнадцатитонник — Федеральным собранием РФ. В колонне идут машины Московского отделения Красного креста, машины обслуживания, «таблетка» — санитарная машина с лирическим позывным «Укол». До выхода на трассу М-4 «Дон», где начинается просторная для движения двухрядка, порядка ста километров, и эфир наполнен командами и предупреждениями:

— Внимание по колонне: обгон слева.

— Притормаживаем на спуске. Гололед.

— Я — «Рубеж-3». Справа тихоход.

«Рубеж-3» — это зампотех Евгений Иванов, он движется впереди нас старшим над шестью машинами. В МЧС водителями служат как ребята срочники, так и контрактники, и вольнонаемные. На выезды в ДНР и ЛНР солдат срочной службы не берут вообще, а если попадаются контрактники, то, чтобы не возникали лишние разговоры, они снимают даже сержантские лычки, не говоря уже о знаках отличия на груди. Фрол, управляющий «моим» КАМАЗом, более всего сожалеет, что пришлось отвинтить знак парашютиста, с которым никогда не расставался после службы в десантных войсках. От него теперь только дырочка на куртке. Как нет в кабине и привычного для его друзей вымпела ВДВ «Никто, кроме нас». У ракетчиков, для интереса, своя игра слов по поводу собственного армейского девиза: «После нас — никого». Но то армия, а здесь, в МЧС, и впрямь ничего, что могло бы провоцировать международных наблюдателей или прессу. Ведь и многие грузовики были перекрашены из армейского, заводского зеленого цвета в белый опять же по этой причине. Как говорится, себе дороже, когда в благороднейшее дело начинает вмешиваться большая политика.

Идем для колонны достаточно быстро, благо до самого выхода на трассу светофоры перекрывает ГАИ.

— Эх, «лентяйку» не успел купить, — пожалел Фрол, едва выскочили на М-4 и расправили плечи. Похлопал по рулевому колесу, на котором и крепится ручка, при помощи которой можно управлять машиной одной рукой.

Фрол вообще-то — это Фролов Владимир Николаевич, сделавший уже 7 ходок в Новороссию. Не устает хвалить КАМАЗы:

— Татары молодцы — такую машину сделали. Все подсмотрели и предусмотрели для водителя: начиная от углубления для мобильного телефона до кнопки, фиксирующей заданную скорость. Смотри, ножки ничего не нажимают, стоят отдыхают, а дистанцию держим. Да и любую поломку можно самому устранить, настолько все просто. Не машина, а автомат Калашникова.

При этом принюхался. Запах от тормозных колодок впереди идущих машин водитель не спутает ни с чем, но гололед и старающиеся втиснуться между грузовиками легковушки заставляют водителей хвататься, как за кобуру, за рычаг тормоза, играть «стопами». Габаритные огни машин у всех одинаковые, похожи на майорские погоны с одной красной звездой на каждой стороне кузова. Не то что остановить, просто притормозить четырнадцать тонн, давящих в спину, достаточно сложно, и Фрол через стекло увещевает очередного вальяжного нарушителя иномарки со светящимися «маршальскими погонами» на обоих «плечах»:

— Ну куда ты? А если бы у меня стекло было? Груду осколков бы привез людям?

— Внимание по колонне. Снижаем скорость, вытряхиваем «блох».

Гармошка сжимается. Водители затесавшихся в колонну легковушек не выдерживают тихого хода, сами выпрыгивают из нее и уносятся вперед. У нас тоже привалов совсем мало, до темноты требуется въехать в Воронеж на первую ночевку.

— 31-й, у тебя баннер развязался.

— Понял. Разрешите остановиться?

— Разрешаю.

За свои машины отвечают не только водители, но и те, кто идет в колонне следом. О замеченных неисправностях первыми докладывают именно они.

— 22-й, левый габарит мигает.

— Понял. Растрясло. Заменю.

— «Укол», «Укол»! Я — «Лидер».

— На связи.

— Справа авария, вижу раненых. Оказать помощь до приезда «скорой». Догоняешь самостоятельно.

— Принято.

Сзади колонны взвыла под синие проблесковые маячки сирена, «таблетка» унеслась вперед, и когда к месту аварии подъезжаем мы, майор Радик Донской уже делал перевязку лежавшей около перевернутого «Фольксвагена» женщине. Как раз граница с Тульской областью, плохое место для аварий: туляки уже не выедут, потому что не их территория, для Подмосковья это самая дальняя точка. Так что «скорой» добираться долго. И повезло раненым, что еще не проскочили это место мы…

Несмотря на то, что наступала серия самых коротких дней в году, к Воронежу подъехали еще засветло. Взгляд останавливает надпись — «Город воинской славы». На перекрестке ждет проезда нашей колонны автобус на Орел. А ведь он тоже город воинской славы России. И Курск, и Ростов, и Белгород, которые рядом, уже светятся своими именами на дорожных указателях, они тоже этого высокого звания. Столько же было проявлено нашими предками мужества и доблести всего лишь на этом малом пятачке земли! И ведь он не замыкается границей, он идет ведь и дальше, в Краснодон с его легендарной «Молодой гвардией», в Харьков, другие города и поселки Украины, явившие миру такую же беспримерную отвагу в борьбе с фашизмом. Как могло случиться, что ныне Украина кланяется портретам пособникам фашистов Бандеры и Шухевича, присваивает им звания Героев Украины? Что создаются целые батальоны, проповедующими свастику, и Киев молится на них, вооружая на борьбу с клятыми москалями? Что должно было произойти с народом, если они приняли подобное?

Хотя Крым не принял. Донбасс не принял, восстал. Стоны казненных молодогвардейцев здесь, в шахтерском крае, оказались памятнее и сильнее американских подачек, на которые изошел слюной Киев. Интересны данные социологического опроса, который провели среди жителей России: чем более всего они гордятся? Люди называли родной край, семью и род, достижения науки и спорта. Но более всего, до 40%, безоговорочно мы оказались горды историей своего Отечества. Теперь видим: переписанная история наших соседей в итоге порождает фашизм.

— Я «Укол», в колонне.

— Я «Замок». Прошли указатель в аэропорт.

4.

В Воронеже приют машинам дали рядом с аэропортом: и под охраной, и есть возможность разместить водителей на отдых в общежитиях и гостиничках.

Невольно вспомнилась первая гуманитарная колонна, с которой в августе 2008 года ехал в Цхинвал. Собранные со всего Подмосковья разнокалиберные машины, кое-как упакованный груз, ночевки в поле в кабинах машин. Истинные цыгане. Я ехал с Мишей, которого за частые поломки прозвали Катастрофой. Но именно тогда вдруг впервые после распада Советского Союза ощутил, как заворочалась, поднимаясь и просыпаясь, Россия. Как огляделась и первое, что предприняла — протянула руку ближнему, болящему. Эта рука была без перстней, браслетов, но уже не вялой, не дряблой и немощной. И мир неожиданно увидел, что мы, вроде бы уложенные на лопатки, пляшущие под любую дудку любого иностранца, вдруг оказались способны иметь собственное мнение. Тогда, в 2008-м, тоже ведь стращали санкциями, грозили пальчиком — не сметь! Посмели. И мировому сообществу, этому бесполому существу, прячущемуся за спины друг друга, пришло грустное осознание: это не постперестроечной России нужно привыкать жить на задворках остального мира, а миру придется привыкать к сильной и самостоятельной России. И считаться с этим. Хотя ох как не хотелось этого после Горбачева и Ельцина! Уверен: не окажи моя страна помощь Южной Осетии, дрогни — США и Запад снова изошли бы язвительностью, но уже по поводу того, как Россия бросает своих друзей и своих граждан на заклание. Симптоматично, наверное, что единственная болезнь у американского президента Обамы, о которой известно миру, — это изжога…

Прошло 6 лет, и о возросшей мощи, самостоятельности страны я смогу судить уже в Ростове по идеально выстроенной мощнейшей колонне в 240 машин, растянувшейся на 10 километров. Там, в Ростове, я встречусь с ветераном-десантником, который на встрече с молодыми бойцами и офицерами ВДВ скажет: «Сынки мои. Я очень хочу, чтобы вы запомнили шоколадный пальчик американского президента Барака Хусейна Обамы младшего. И добрались до этого пальчика, и отрубили его. И заспиртовали в трехлитровой банке русского самогона, чтобы привезти и выставить на всеобщее обозрение в музее Воздушно-десантных войск — этот пальчик посмел грозить России». Эмоционально, конечно, но и впрямь — не надо грозить России. Ни-ко-му! Пересекусь на несколько минут и с товарищем из Львовского политического училища. Он торопился, нервничал — предстояло ехать в Беларусь, куда тайно должна была приехать на свидание с ним оставшаяся на Украине мама. По-иному увидеться родным людям не получается: сын, полковник Российской Армии, для Украины зраднык — предатель.

5.

Но мы пока еще шли, тянулись по «Дону» ближе к границе, оставляя позади гостеприимный Воронеж. Разминал шею Фрол, обнюхивала дорогу, не боясь колес, юркая поземка.

— Внимание по колонне: справа мужчина пытается перебежать дорогу.

— Сегодня не его день.

— Говорит «Лидер». На Центр получено 15 новых КАМАЗов. Поздравляю.

— Заработали, ура.

— Готов принять любой!

— Мой «старичок» тоже чихает.

— Дисциплина в эфире.

В колонне есть «элита» — это те, кто возил гуманитарный груз еще в Чечню. Практически все развозили его по всей стране во время последних пожаров и наводнений. Фрол вообще барабанит пальцами по окошку спидометра: его КАМАЗ за последние три месяца ходок на Донбасс намотал 20 тысяч километров — ровно столько же, сколько до этого за пять лет.

— Говорит «Лидер». Всем привести в порядок форму одежды, в Ростове встречают журналисты.

Внимание к Десятке колоссальное, десятки камер снимают наш ночной въезд в ворота Спасательного центра «Донской». Он одним из первых принял летом хлынувший поток беженцев с Украины, доходило до того, что сотрудники Центра отдавали людям свои подушки, лишь бы создать им более комфортные условия проживания. Так что о боли соседей они знают не понаслышке.

В Центре уже практически не развернуться: на плацу, на всех дорожках в два ряда стоят прибывшие ранее десятки наливников с горючкой. Вытянули острые мордочки, словно обнюхивая нас и признавая за своих в общей, уже подружившейся стае, «банзаи» — КАМАЗы с тремя ведущими мостами, которым все равно, куда лететь. «Банзай» — и вперед!

Отвечающие за работу с прессой Сергей Фофанов и Павел Акульшин успокаивают журналистов: успеете взять любой материал, в Ростове стоим сутки — полноценный отдых водителям, техосмотр и дефектовка каждой машины. Но прессе не терпится, она ищет по грузовикам елки, уточняет цифры, просит на интервью руководителей. Но для того, чтобы Десятка, как и предыдущие колонны, явила собой образец четкости, порядка и организованности, штаб не отвлекается ни на минуту. Потому пишущая и снимающая братия с радостью устремляется к пожарным гидрантам, по которым через пожарные рукава подается вода для помывки машин: новогодние подарки для ребятишек Донбасса должны быть не только в ярких упаковках, но и привезти их обязаны красивые чистые машины. Аббревиатуру МЧС сами сотрудники в шутку и расшифровывают как «Моем — Чистим — Стираем». Но это машины можно отмыть от дорожной грязи, а как отмыться украинским политикам, развязавшим войну с собственным народом? Какие пожарные рукава подтягивать для них, какой напор струи устанавливать? Мусорные баки, в которых сейчас бросают по всей Украине неугодных политиков — это и есть смысл Майдана? Символ тысяч смертей соотечественников? Сотен тысяч обездоленных?

Ридна мати моя…

Укрепляем над кабинами флаги. По правую руку от водителя российский триколор, по левую — флаг МЧС. Мы не прячемся под эфемерное «сообщество», не стыдимся своих поступков, потому что знаем, куда и ради чего едем. И кто мы. Николай Буданов. Евгений Иванов. Александр Сирук. Дмитрий Громов. Владимир Фролов. Константин Севастьянов. МЧС России! Мы сами заказываем музыку! По нашему духу, нашему пониманию добра.

6.

Дирижировать глубокой ночью оркестром в 240 скрипок выпало майору Антону Жучкову.

Вместо дирижерской палочки у него антенна зажатой в кулаке рации. Ноты заменяет список очередности выхода машин. Вместо подставки — плац «Донского».

Первый взмах.

И взята нота «до», пошла к воротам командирская машина.

«Ре» — и закачались «шаланды», «черепашки», «красавицы» — как только не зовут свои КАМАЗы и Вольво водители. Долгая нота получилась, протяжная.

«Ми» — загудели оранжевые наливники, обозначив себя еще и оранжевыми сигнальными фонарями.

«Фа» — загарцевали, сдерживая мощь, «банзаи».

«Соль» — заревели тягачи. Их от остальных машин отличает желтая полоска по бортам. В кузове у каждой по три бетонных блока — для устойчивости, веса, возможности вытащить любую «шаланду» из любой грязи, как муху.

«Ля» — незаменимая, элегантная медицина. Лишь бы не пригодилась.

«Си» — машины технического замыкания, под завязку набитые аккумуляторами, бачками с маслом, колесами, карданными валами, тормозными колодками, всевозможными шлангами и трубками — запчастями под любую возможную поломку.

Голова колонны упирается в ближайший к Центру поселок Рассвет. Но на часах 4 часа ночи и ни одного просвета на небе. Как и ни одной звездочки. И хотя сегодня самая долгая ночь в году, отдыхали мы в ней самое меньшее количество минуток…

— Орлы, спите быстрее: через пять минут подъем и начало движения.

— Коля, ты что, не позавтракал?

— Как не позавтракал? Еще вчера вечером.

Настроение в эфире боевое. С Богом!

— Говорит «Лидер». Колей и Гриш оставляем в России. Работать только по позывным.

— Внимание по колонне: впереди усиление тумана.

На одной из Ростовских развилок половину колонны уводит за собой в «Точку 1» начальник Ногинского Центра Александр Николаевич Лекомцев. На Луганск свою «ниточку» в сто машин уводит его заместитель Василий Валентинович Мясников. За предыдущие поездки водители изучили их характеры досконально: если Лекомцев больше доверяет ориентироваться в обстановке самим водителям, то Мясников привержен более жесткому контролю движения. Друг друга они прекрасно дополняют, и, может, оттого за все десять поездок водители не создали ни одной аварийной ситуации, не оставили на обочине ни одной машины.

7.

К границе подъезжаем уже при дневном свете, занимая все свободное пространство перед таможенным терминалом. Летом сюда залетали украинские снаряды, но здания отремонтированы, воронки закатаны асфальтом. Быстрее всего грузы доставлять, конечно, тяжелыми транспортными самолетами, но кто даст безопасность полета, если в украинском небе сбивают даже гражданские лайнеры? Железнодорожники Луганска круглосуточно работают на «железке», понимая, что именно грузовые составы могут стать самым быстрым, надежным и дешевым вариантом доставки «гуманитарки» в республику. Но опять же, украинская артиллерия, самолеты бомбили не голые поля, они целились по узлам жизнеобеспечения городов и поселков. В данном случае по переездам, подстанциям, семафорам, стрелкам. Как восстановят железную дорогу, водителям и станет полегче. Но пока…

— Машину к осмотру, водителям на пограничный контроль.

В каждой машине уже по два водителя, подсевших в Ростове: опять же подстраховка на любой непредвиденный случай. У первых подошедших к осмотру машин возникают украинские пограничники. Они-то откуда, если за нейтральной полосой — уже ЛНР, а там киевскую власть не признают, а их людей с оружием тем более?

Оказывается, наши пограничники выделили им клочок земли рядом со своим постом, разрешили поставить две палатки, два щитовых домика. 15 украинских пограничников завезли через Воронежскую область. Так что когда в прессе идет сообщение, что груз осмотрен и украинской стороной — это правда. И ничего, что наши парни подкармливают соседей, позволяют им, допустим, постираться. Пусть видят хотя бы эти 15 погранцов, что по-человечески, по-добрососедски жить можно даже в такой напряженнейший момент взаимоотношений.

Предупреждение пересекающим границу одно: всем вернуться назад с этой же колонной. А мечталось остаться на подольше…

За нашей границей — метров триста нейтральной полосы, затем… Затем пункт пропуска с флагами Луганской Народной Республики. Никаких обозначений, символов Украины нет, так что вроде как бы на Украину и не въезжаем. Луганчане колонну не осматривают, желают лишь счастливого пути.

Но и говорить о беспечности ополчения не приходится. Едва достал фотоаппарат, рядом вырос крепкий, армейской выправки, мужчина в куртке. Показал свое удостоверение. Удостоверяюсь: да, имеет право интересоваться, кто я и что делаю. Протягиваю свое предписание на сопровождение колонны от Союза писателей России. Еще не взяв его в руки, очень гражданский товарищ улыбается:

— Вот будет интересно, если фамилия у вас окажется Иванов…

Улыбаюсь и я, потому что предписание соответствует паспорту…

Первым в луганском поселке Изварино нас встречает Ленин. Бетон во многих местах памятника лопнул, пальцы в протянутой руке сбиты, но ведь стоит, не свергнут, не облит краской, не охраняется. Значит, и впрямь Донбасс не позволил хозяйничать на своей земле новоявленным бандеровцам.

А первая «гуманитарка» достается прибежавшим на гул двигателей дворнягам — водители делятся с живностью кусочками из своего сухпайка. Каждая минута светового дня на счету, дороги оставляют желать лучшего, и едва последняя машина минует погранконтроль, устремляемся к месту разгрузки. В Луганске наливникам идти сливать топливо в одно место, стройматериалы везутся в другое, продовольствие — на склады на окраине города. На воротах недвусмысленное объявление: «Содержимое склада является государственным резервом ЛНР. Самовольное проникновение и вывоз товаров и материальных ценностей расценивается как мародерство. Приказ штаба Армии Юго-Востока».

Нас ждут распахнутые ворота складов и волонтерские группы грузчиков. На спинах, карами, в руках, переброской по цепочке принялись кочевать из-под тентов в складской полумрак сыры костромские, греча ядрица, памперсы, сгущенка белгородская, макароны липецкие, стиральные порошки, шпроты в масле, печенье брянское, мука, сахар, вода бутилированная. Летал в коробках «Вася-Василек» — конфеты в шоколадной глазури. Несли, как хрусталь, боясь повредить коробки, детские подарки из Орла. В вывалившемся из кузова огромном пакете оказался целый зоопарк из мягких игрушек для самых маленьких луганчан…

Контроль за распределением «гуманитарки» тройной — подъехавшие сотрудники правоохранительных органов с уже знакомым по границе товарищем, сотрудники Центра восстановления республики, местные органы власти. Достанется, обязательно достанутся подарки и вам, пацаны, бежавшие утром к трассе. Не зря же на рынках Донбасса нет товаров из доставляемого гуманитарного груза. Единственное исключение для нашей колонны — перезагрузка из Ростовской машины в КАМАЗ из Алчевска. Но это святое, это продовольствие точечного назначения в 10 тонн предприниматель из Ростовской области, родившийся в Алчевске, лично закупил именно для своих земляков…

По периметру склады и нас охраняет военная комендатура. Времени на общение нет, успеваю переброситься лишь парой вопросов:

— К чему за время войны выработалось самое большое неприятие?

— К футбольному клубу «Шахтер»!

Вот те раз! Не ночные бомбежки? Не расстрелы детских садиков?

— Мы их так любили! А они взяли и уехали. Во Львов. Им что, есть было нечего? Или деньги затмили разум и совесть до такой степени, что стало все равно, с кем сидеть за одним столом? — Высокий, укрытый, как бронежилетом, магазинами из-под автомата парень поясняет с болью и за любимую команду, и за спорт в целом: — Самое страшное в войне — это человеческая подлость. Один Ярослав Ракицкий отказался входить в сборную Украины: «Я не стану играть в одной команде вместе с фашистами»…

— А еще надо обязательно вернуть Мариуполь, — добавляет напарник. Мариуполь — это да, это важнейший стратегический узел… — Просто там очень красивые девушки, — уточняет, однако, о своем, желаемом.

Улыбаемся. Жизнь продолжается.

Как ни работали самоотверженно, без перекуров грузчики, но последнюю машину освободили лишь затемно. Еще несколько минут ушло на сверку между старшими «Рубежей» и заведующими складов по принципу «сдал-принял». День и впрямь короток, колонне на ночь оставаться на воюющей территории нельзя, и вновь зажигаются майорские звездочки-габариты колонны. Бежит, боясь опоздать, один из грузчиков:

— Мужики, мимо поселка Верхний Мамон под Воронежем будете проезжать?

Название знакомо, киваем.

— Посигнальте там. Я родом оттуда…

А кто-то недоумевает: кому и зачем помогаем…

— Внимание по колонне: проверить книжки на полках.

«Книжки» на сегодня — это мы, сопровождающие. Мы на месте. На полках. В следующий раз и позывные, и номера на лобовых стеклах машин поменяются, так что пусть кто хочет  перехватывает и расшифровывает эфир.

Скорость возвращения, несмотря на пустые машины, невелика: Луганщина пока еще не может похвастаться освещением улиц. Но есть огни кафешек, мелькнул ЗАГС, светятся пункты мобильной связи. Вроде нет войны, вроде все мирно и спокойно. Только на выезде из Луганска, на обочине застыл черным остовом сгоревший вместе с экипажем ополченцев и оставленный памятником танк. Различаю на его обожженной броне живые цветы. Фролу хочется посигналить в память о погибших, но сдерживается, потому что любой непонятный звук, выбивающееся из общего ритма движение могут быть расценены как сигнал тревоги.

Мы вернемся в Ростов в 2 часа ночи, а расстояние в 414 километров (туда и обратно) займет у нас почти сутки. Величайший подвиг водителей, пусть и без знаков отличий на плечах, без знаков солдатской доблести на груди, но с шевронами спасателей на рукавах. Мечтающих встретить Новый год в кругу семьи, но готовых стать под новую погрузку в любой момент.

А я ехал и старался не пропустить место, где стояли, встречая нас утром, пацанята. Уже темно, но вдруг дождутся — я приберег для них конфеты. Но если спят, то это тоже благо: хоть на одну эту ночь, но мы своим появлением изъяли у войны обстрелы, слезы и стоны. И потому им может сниться Дед Мороз с подарками. И как они бегут к нему по летнему, чистому, ровному полю.

Во сне так бывает…

---

Андрей КУБРАК. ОДНИ ДОМА

В одной семье жили две сестры. Одной было лет шесть, её звали Оля. Другой было почти тринадцать лет, её звали Наташа. Рано утром мать ушла на работу, а Наташа осталась присматривать за Олей. Но перед тем как уйти, мама сказала Наташе:

— Наташенька, девочка моя, не отходи от сестрёнки ни на шаг.

— Ну, конечно, мам, — отвечала ей Наташа как бы с уверенностью, что ничего не может произойти.

Наташа сначала сделала свои уроки. Потом начала рисовать разных зверей: рыжую и хитрую лисицу, белого и пушистого зайца, белочку с красивым густым хвостом. Наташа хорошо рисовала, поэтому у неё получились настоящие шедевры искусства.

Потом Наташа села играть за компьютер. Проходит час, второй, третий… Так незаметно пролетел весь день, пришла мама и увидела, что старшая дочь сидит за компьютером, а младшей нет.

— Где же твоя сестра? — спросила мама Наташу.

— Как где? У себя в комнате, — ответила Наташа.

— Нет её в комнате, — дрожащим голосом сказала мама.

Наташа испугалась, что её сестра пропала из-за неё, побежала к себе в комнату и заплакала. Всё внутри у неё сжалось, чувство страха преобладало над чувством надежды. И страх был в душе у неё, и боль за совершённую ошибку, и казалось, как будто это происходило ни с ней, а с кем-то другим….

В это время мама опросила людей, которые видели, что происходило у их подъезда, и узнала, что девочку позвала подруга погулять и та выбежала поиграть, после чего пошла к ней в гости. Там мама и нашла Олю.

После этого случая Наташа всегда выполняла обещанное.

---

Ольга ДЕЙНЕГА

Зима

…Шёл пушистыми хлопьями снег…

Батарея — горячая-горячая…

Окошки зажигаются в домике напротив… Волшебство разлито в воздухе, — вместе с предчувствием скорого уже Нового Года, — смешивается с ароматом лесной гостьи, — наряженной, нарядной, переливающейся дождиком…

• Конфеты…
• Мама укладывает Димку спать.
• Папы все еще нет.

Я сижу у окошка, и смотрю на белёсую, заметённую позёмкой улицу, на спящие, ставшие в одночасье эфемерно-пушисто-воздушными деревья…

…Жёлтые пятна света — в чужих окошках. Там — чужая жизнь. Вот кто-то стоит у плиты, готовит. Там — делает уроки ребенок, — долго, долго горит еще настольная лампа…

…Проезжающие изредка машины выхватывают светом фар узкую полоску пространства, — и я вижу, как снежинки превращаются в маленькие звёздочки, летящие, кружащиеся в ветре…

Тишина… Только мерное движение стрелок по циферблату часов.

• Время… Остановись!.. Замри!..
• Хоть на минутку, хоть на секундочку!..
• Мне кажется, иногда Время способно нас слышать…
• И тогда, наверное, оно задумчиво пожимает плечами:
• «Странные вы, люди, — остановись?»…
• Нет…
• Ты не вернешься…
• Никогда…
• Тебя не остановить…
• Ты, Время, — превращаешься, — только в Память…
• Память и, иногда, Слова…

Тишина…

Весна

…Солнце всё сильнее припекает синий снег. Проталинки, лужи…

Весёлый гомон воробьёв на заборе. Непостижимая, сияющая лазурь неба — сквозь тёмное кружево оголённых ветвей, — отражается в ручейках, и всюду царит радостное возбуждение.

Сегодня мы пойдем с мамой гулять в парк. Пусть ненадолго, — я после болезни, — но тем острее ощущаешь каждой частицей души приближение весны…

А скоро — я увижу бабушку, Иру — скоро — снова наступит Лето… Снова всё будет интересно и увлекательно… Что будет наполнять жизнь новым смыслом в поисках тайн и приключений… Скоро…

А пока — шахматка бетонной дорожки под ногами, уютная мамина рука — в моей руке, горячая булочка, вкуснейшие сливки. Крошками — кормим отважных пёстрых уток в небольшом пруду, — они пережили эту долгую зиму, так и не покинув маленького, заросшего осокой и низкими деревцами островка, — их дома…

Хочется, чтобы поскорее расцвела мириадами ярких тёплых солнышек — мать-и-мачеха, и первая зелень пробилась сквозь пыль и тлен прошлогоднего листопада…. Так хочется…

Ощущение близости чуда растекается кровью по венам, оживляя каждую клеточку тела горением бытия…

…Мне 6 лет…

Лето

…Мягкие лапы кота — бесшумно переступают по окрашенным в рыжий радостный цвет половицам… Это мой любимый кот,- он крадётся, чтобы прыгнуть ко мне на одеяло, и уснуть рядышком. Это — наш ритуал. Мы не ложимся спать друг без друга… Шерстяной тёплый бочок навевает приятные сны, а под его мерное мурлыканье так приятно вспоминать минувшее и мечтать о будущем…

Утро… Жара… Июль… Просыпаюсь. Часы в гостиной пробили полдень. Никого нет, — лишь догадываешься, что все ушли в поле,- подгребать и ворошить сено. И тебе хочется поскорее бежать на улицу… Но сначала — холодное молоко, одеться, умыться… Дверью я почти никогда не пользуюсь, куда интереснее покидать комнату через окошко. Так и сделаю… Плотно притворю раму, чтобы всё визуально было в порядке, — ну разве можно позволить себе роскошь: лишние несколько минут тратить на борьбу с плохо закрывающимся замком, выбирая из огромной связки именно тот ключ, который должен, но почему-то никак не хочет подходить… И вот, свобода!.. Вдыхаешь воздух, наполненный сладко-медовым ароматом цветущей липы… Лип у нас много,- древние, наверное, им никак не меньше лет двухсот, они поскрипывают в потоках верхнего ветра, шелестя, словно быль рассказывая, тяжелой, темной листвой. Иногда, я подметаю дорожки перед домом, — после особенно сильной небесной трёпки остаётся ворох листьев, — и они напоминают мне павших в неравной борьбе воинов, с неумолимой, слепой, преждевременной судьбой…

Но пока — остаётся много дней до поры, чтобы всерьез задумываться о холодах, тень дышит свежестью, небо — слепит взор, облака — белоснежны, трава густа и красочна от пёстрого разнообразия цветов… Всё так, как в самых лучших мультфильмах. Про дружбу и про добро. Бескомпромиссность и честность. Приключения и отвагу… Плавать на плоту, или прыгнуть в ароматное сено с крыши, не боясь и не сомневаясь, потеряться в лесу или уехать на целый день в одиночестве за земляникой… Всё находило свой час и свое предназначение, свое место и свою память в сердце…

Осень

Бог — во всём. В каждой капельке этого мира. В каждом вздохе ветра полуночного… В каждом лучике света пробивающемся сквозь золотую листву… Удивительно тёплая, долгая осень… По-осеннему многозначительно-печальная… Пролетел сентябрь, обозначился октябрь. Серебряными нитями протянулись дожди над землёй, птицы улетели на юг… Безвременье… танцем времен…

…Кружатся первые робкие снежинки, околдовывая мир неистовой белизной. Морозно утро…

Спешат, бегут вехи из под колёс, поворот за поворотом, и снова вперед.

Жизнь…

А была ли ты?.. Или, может быть, только приснилась, пронеслась отголоском мыслей, дальним эхом невероятного, забытого милого и… минувшего? Кто из тех, кто начинал с нами путь теперь с нами?

Где сами мы?.. Почему стёрлось, позабылось то, что было когда-то родным?..

Мама… Мягкий шелест её платья, когда она укладывала меня спать… Ожидание чуда и вера в Рождественскую ночь…

Мягкий снег кружит и кружит, укрывая всё вокруг, а за ним — сияют мириады созвездий, и тёмный бархат неба — словно бесконечность… как раньше…

Зачем мы здесь?.. Кто мы?..

А может быть, ответ очевиден?.. — Чтобы изменить себя, чтобы изменить окружающую нас действительность. И любоваться… Ценить… Уметь радоваться каждому цветку, каждой новой весне, каждой встрече…

…Полночь. Полночь на часах…

---

Алексей  ДУРНОВ. ВОСПОМИНАНИЯ

ДЕТСТВО, ОПАЛЁННОЕ ВОЙНОЙ

Люди пожилого возраста частенько, вспоминая детские годы, говорят, что у них детства не было. Я не согласен с таким мнением, ведь, сравнивая наше поколение с нынешним, можно сказать обратное.

Мы хоть и росли в трудных условиях: военные годы, восстановление народного хозяйства, нехватка специалистов в образовании здравоохранении, культуре, охране общественного порядка и так далее, но это было счастливое время — оно нас научило жить!

Я родился за полтора года до начала войны. В семье у родителей нас было пятеро: четыре брата и сестра. Я — самый младший.

Сельское хозяйство в нашем государстве все годы было обделено. Сельский житель знает, что такое бесплатный труд от зари до зари, а многодетные семьи, тем более, много трудились. Мать работала в полеводстве, отец был бригадиром, заместителем председателя колхоза, а в пожилом возрасте трудился на разных работах, два брата летом пасли скот, а зимой работали на лесозаготовках и столярничали, сестра — в швейном цехе.

Когда началась война, отца призвали на фронт, мать осталась с пятью ребятишками. Все были дружны, поскольку жизнь была рассчитана на выживание, кто где мог заработать кусок хлеба, несли в дом и делили на всех.

Я был шустрый и в семье самый любимый.

22 июня 1941 года принесло нам, как и всему советскому народу, огромное горе. Сам я был еще маленький, начало войны не помню, но мать, сестра, которая таскала меня в укрытие, братья, соседи рассказывали очень много эпизодов военного времени. Вспоминали и о том, как они меня выхаживали.

Почти всех мужчин призвали на фронт. Добровольцами ушли на войну парни и девушки, не достигшие восемнадцатилетнего возраста. Помню, как на плакате женщина с вытянутой рукой звала всех на защиту Отечества. Плакат так и назывался «Родина-мать зовет», он остался в моей памяти на всю жизнь.

Но были и те, кто уклонялся от защиты Отечества с оружием в руках и не хотели работать на фронт. Не хотелось бы ворошить прошлое, но в моей детской памяти отпечатались факты дезертирства среди наших земляков.

Мне было, примерно, года 3-4. Поздно вечером бежал домой и вдруг неожиданно повстречался с мужчиной, о котором все говорили, что он на фронте. Он шел к одному из домов на нашей улице. Я тогда этой встрече не придал значения. А потом женщины и дети сбежались к дому Клавдии Ершовой. Пожилой мужчина, Иван Бушлатов сообщил, что Кланя Ершова собирает людей. У нее в доме кто-то находился. Иван Бушлатов расставил людей вокруг дома, чтобы преступник не ушел, а преступник тем временем все слышал и видел через подвальное окошко. Кланя рассказала, что заметила постороннего человека несколько дней назад. Ей казалось, что когда она спит, а за ней кто-то наблюдает, а однажды утром она ушла на работу, но тут же вернулась. Увидев открытую дверь в подвал и на полу кринку молока, закрыла ключом двери из дома в коридор и на улицу. Она была уверена, что вор из дома не выйдет.

Кто посмелее из мужчин и женщин вошли в дом, искали везде: на печке, под кроватью, в подвале, но никого не нашли. Кто-то говорил, что Клане просто показалось, кто-то — что вор ушел на улицу, пока собирался народ, а Ленька Клинов предложил проверить во дворе, на чердаке, под мостом в коридоре и так далее.

Кланя причитала, что в доме она не останется, в нем точно был чужой человек, что она безродная, он ее убьет и знать никто не будет.

Тогда Ленька Клинов предлагает, коли везде проверили, прощупать вилами солому. И вдруг, на удивление всем, солома поднимается, и все узнают Пашу Г-ва, ушедшего на фронт в начале войны.

Мне хотелось убежать, но ноги от земли оторвать не смог. Вот кто мне попался в тот вечер…

Пашку народ готов был разорвать на куски, но тут подъехал начальник милиции Пашкетов. Преступника увезли в районный центр. За дезертирство присудили ему десять лет. На суде он рассказал, как сделал подкоп из рассадника под русской печкой во двор. Жил в этом доме около недели. Если бы Кланя открыла глаза ночью, он бы ее убил.

Паша Г-в был не один. Их несколько человек уходили на войну, вместе они и дезертировали.

Раньше было принято ходить в дома на посиделки, и вот однажды моя мать завела разговор об отце. Она рассказала, как по вечерам заставляла нас кричать в печную трубу и звать отца быстрее возвращаться с фронта домой. Все внимательно слушали, и вдруг мой товарищ, Веня, говорит: «А мой папка дома». Его мать останавливает, заставляет замолчать, а он все равно с ней спорит и утверждает, что папка дома. Через несколько дней его слова подтвердились.

Наша односельчанка шла лесом в деревню Сулим, и вдруг через лесную тропинку перебежал мужчина, за ним, немного приотстав, шел второй, и она узнала в нем отца Вени. Он ей сказал, чтобы она передала начальнику милиции Пашкетову, что за Пашу они с ним рассчитаются. Расчета не произошло…

Шел разговор, что банду дезертиров вытеснили ко Ржеву, там их и убили. Паша остался жив благодаря тому, что его арестовали правоохранительные органы. Тех, кто скрывался в лесах, землянках, нежилых деревнях, грабил и убивал мирных жителей, погибли при ликвидации банды. А Паша, отсидев в тюрьме, вернулся домой. В колхозе работал плохо. Многие люди его сторонились, кто-то боялся, кто-то презирал, кто-то в глаза называл дезертиром. Он потом получил еще срок на пять лет за покушение на председателя колхоза.

Факты дезертирства, предательства единичны, им не стоило бы придавать значения, но люди должны знать, что Великую Отечественную войну выиграли смелые и отважные люди, болеющие душой за свое Отечество.

До войны нашими соседями была семья Дорониных. Их сын отважно сражался против фашистских захватчиков. Семья срочно была эвакуирована, иначе бы ей несдобровать. Доронин Василий Александрович прошел сложный боевой путь. Он кончил Харьковское танковое училище, 22 июня 1941 года вступил в бой на территории Западной Белоруссии, затем отличился под Тихвином, на Курской дуге, на Днепре, в 1944 году освобождал Польшу, громил врага на территории Германии. За время войны получил пять ранений, был контужен. После войны окончил Академию бронетанковых войск. За боевые действия в Великой Отечественной войне ему присвоено звание Героя Советского Союза.

После окончания войны немногие вернулись домой. Шли годы, а раны войны не заживали, они были в памяти и на устах каждого ежедневно и ежечасно.

С приходом немцев в домах крестьян отбирали все. В нашей семье отобрали: корову, лошадь, поросенка, кур, картофель. Такую большую семью оставили голодной. Ели все, что можно: мох, клеверные головки, конский щавель, картофельные очистки. Все это сушили, добавляли мучную пыль, собранную на складе. Хлеб получался пресный, солодявый. Ели такой хлеб ложкой, он прилипал к небу.

Я от голода ослаб, перестал ходить. Все время просил есть. И однажды один немец решил меня «откормить», положил две большие плитки шоколада и заставил съесть. Мне было плохо, но он все равно заставлял есть. Потом взял меня за руки и начал учить ходить. Ноги мои волочились, голова кружилась, меня тошнило. Немец разозлился и начал своими сапогами топтать мои ноги и сломал на обеих ногах большие пальцы. Я после долго не мог ходить, у меня были сильные боли.

Спать было негде. Братья на печке мать на скамейке, немцы на полу, а для меня соорудили корыто типа люльки. Однажды мать задремала, немец ударил ногой под корыто и я оказался у матери на коленях.

Немцы, когда ложились спать, отворачивали кальсоны, ловили вшей и под дикий хохот бросали в нас. Мы были все завшивлены, спасались щелоком, кипятили древесную золу, мылись сами и стирали белье.

За время пока в деревне находились немцы, мать два раза выводили на расстрел. Один раз по тревоге все выскочили на улицу, и один немец забыл, что у него свой пистолет в кобуре, схватил со стола чужой. Обвинили мать, что она взяла оружие. Хорошо хоть не успели расстрелять — прибежал немец, взявший чужой пистолет. Второй раз произошел казус с петухом. Когда немцы увели со двора корову, поросенка, кур, овец, убедившись, что во дворе больше никого нет, пошли на улицу, и вдруг под мостом запел петух, спрятанный с двумя курицами. Они стали искать петуха и нашли отдельный хлев, специально забитый досками, а там лошадь с жеребенком.

При отступлении к Ржеву лошадь запрягли в телегу, а жеребенка оставили в хлеву. Он ржал, метался, пытался выскочить к матери. Лошадь тоже рвалась к нему. Она была сильная, красивая, гнедой масти. Мы все плакали, когда ее запрягали. Мать не смогла видеть издевательств над кобылой и ударила немца по спине вилами. Он выстрелил, но промахнулся, Мы все подбежали и загородили мать. Немец застрелил бы ее и нас, но лошадь испугалась выстрела и понесла тачанку вместе с пулеметом по дороге. Солдаты бросились ее догонять, но не тут-то было. Вернулась она через два дня с хомутом и осколком от дышла. Вся взмыленная, бока впалые, тяжело дышала, через сутки она погибла, видимо надорвалась.

Наша семья и все соседи долго питались кониной. Может быть, Зорька спасла нас от голодной смерти. Мясо переложили крапивой, соли не было, кости выварили, и похлебку пили все односельчане, кто жил неподалеку. Мелкие косточки пошли мне на игрушки. Я их называл солдатиками. У меня таких солдатиков было много от разных животных. Я их выстраивал в колонну по трое. Покрупнее косточки были за командиров — впереди.

Написать воспоминания о детстве заставил меня сон. Будто бы учитель дает мне задание написать сочинение о детстве под липой. Я проснулся и долго думал: «К чему бы это?» Откуда учитель мог знать, что мое любимое место для игры было под огромной липой, с низко опущенными сучьями до земли. Я там хранил игрушки, часто засыпал под ней, иногда приводил туда друзей. Мать, придя с работы, знала, где меня искать. А однажды в полночь спохватились, что меня нет дома, побежали к соседке бабе Дуне. Она часто отмывала мне цыпки на ногах пеной от молока. У нее меня не оказалось. Тогда меня нашли под липой, спящего на фуфайке.

Да. Удивительное было детство! Нынешним детям отцы, деды, прадеды подарили другое детство. Возможно оно и лучше, а может и хуже. Сравнивая людей того поколения и нынешнего — разница огромная. Уже почти не слышно слов: Родина, человек человеку друг, товарищ и брат. Не в почете человек труда. Народ стал разобщенным. Парни не хотят служить в армии, женщины перестают быть матерьми, с первых дней не кормят детей грудным молоком. Иных  невест опасно брать в жены — кругом подделка – с помощью пластических операций увеличивают губы, глаза, грудь, наклеивают ногти, ресницы, путем пластических операций. В семье идут разборки между супругами. Дело доходит до анализа ДНК. Это уже называется — приехали.

Я снова вернусь в прошлое, сравнивая с настоящим. Разваливать советский строй начали со времен Горбачева (1985 год). Прошло 27 лет. Развалилось все народное хозяйство: промышленность, сельское хозяйство, оборону, науку, образование, медицину и так далее. Переродили человека из трудяги в олигарха или нищего. За 27 лет не сделали ничего – социализма нет, и к коммунизму не пришли.

А вот война закончилась в 1945 году, а через 5 лет в полностью разрушенной немцами стране стояли огромные фабрики, заводы, электростанции, разработаны природные богатства. В сельское хозяйство шла техника, семена, минеральные удобрения, возвращали угнанный скот, боролись с безграмотностью и так далее. Приобрели огромный авторитет в мире. Вот такое сравнение…

Все это получилось потому, что советский человек был патриотом своей многонациональной Родины. Он выиграл войну, за короткое время восстановил все разрушенное и как грибы росли новые города и центральные усадьбы колхозов на селе.

Мне было 13 лет, когда к нам в колхоз, в Крутцы, в 1953 году приехали 2 парня — по строительству своей колхозной электростанции на реке Тьме. Многие не верили, что по вечерам будет не нужно зажигать семи или десяти линейные керосиновые лампы, а на фермах доить коров вручную с фонарем. Но парни убедили людей в необходимости строительства. Кстати, позднее они вросли в колхоз надежно, женились на крутцовских девушках. Один, Лебедев Костя, взял в жены Рулеву Анну, другой, Веселов Саша, женился на Барановой Вере.

Разметили место на реке под электростанцию. Все парни и девушки трудились на стройке. Кто заготавливал лес на столбы и на срубы быков, кто на самодельных тачках возил песчано-гравийную смесь и землю для засыпки быков, кто-то строил плотину с установкой свай и щитов для удержания воды, а кто-то устанавливал генератор, натягивал провода по улице. И вот загорелись лампочки в домах и на улице. По электрическим проводам провели радио. Радость у народа была неописуемой!

Всегда вспоминаю, как Вавилов Алексей, приехавший из Дмитрова в Крутцы на постоянное место жительства, увидев, что в доме загорелась лампочка, вскинул голову и закричал: «О, черт, горит!», выскочил на улицу, увидев на столбе лампочку, выпалил: «О, черт, и тут горит!»

Народ был легкий на подъем, потому что привык трудиться и любил труд, ценил его, хотя он и был бесплатным. Все это заложено в нас с молоком матери. С ранних детских лет нам хотелось работать наравне со взрослыми.

Во время войны и в послевоенные годы в деревне был организован детский сад в доме Мавриных. Колхоз поставлял туда продукты. В детском саду работали два человека, они готовили пищу, кормили детей, укладывали спать, содержали помещение сада в образцовой чистоте.

Но я убегал из сада. Если родители работали далеко, то я играл под заветной липой, если близко уходил с ними на работу, перенимал все навыки в сельском труде, слушал дружные, задорные песни женщин-запевал, рассказы, по большей части о войне.

В семь лет я пошел в школу. Мать сняла с головы платок. Завернула в него старый потрепанный букварь, сшили из старых газет и какой-то серой бумаги тетради. Учиться я не хотел. Меня тянуло под старую липу. Или на ферму — посмотреть коров. Рядом со школой была маленькая ферма, дояркой на ней работала Сизова Анастасия (мать Шеховой Евгении Васильевны). Я пришел на ферму и попробовал доить нетель. Конечно же, ничего не получилось. Доярка увидела, рассказала учительнице, а та вызвала отца в школу, чтобы он провел со мной воспитательную работу.

В 10-12 лет я оставался в доме за хозяина. Родители в 4 утра уезжали на лошади на покос, а я должен подоить корову, выгнать ее в поле, потом нарубить крапиву поросятам, ошпарить ее кипятком и вперемешку с картофелем и бардой после самогонки, и этим три раза в день кормить поросят.

Сам топил русскую печь. Складывал на шестке клетку из дров, затем одно полено подкладывал  под нее и кочергой задвигал в печь. Лучину связывал тряпочкой, поджигал на шестке, клал на угол кочерги и подносил к клетке дров, потом ухватом на катке задвигал два двухведерных котла с картофелем и рублеными листьями капусты и свеклы. Когда печь протапливалась до конца, ставил большой котел с супом или щами для семьи.

К приезду родителей у меня полностью был готов обед. Они на час- полтора ложились спать. А я должен был встретить скот (его слепни гнали в 10-11 часов дня пастбища), подоить корову, и так до вечера.

В летнее время любил помогать в колхозе: от стационарной молотилки на лошади отвозил солому к скирде. На лошадь надевал хомут, к гужам привязывал веревки по пять метров к трехметровому бревну. Становишься на бревно, и лошадь волочит солому к скирде. Очень удобно и производительно было в то время.

Любил навоз возить из частных дворов на колхозное поле на 2-х колесной тележке. Вечером, примерно в 9-10 часов, гонял быков на пастбище в Малинники. Они были упрямые. Сначала гоняла сестра, а потом это дело она передала мне. У нее лошадь была приучена покусывать непослушных быков.

Когда я погнал быков первый раз, они разбежались в клевер. Лошадь рванула и начала их собирать в кучу прикусывая каждого быка. Она так быстро бегала, что я свалился с нее и сильно плакал не из-за того, что больно было, а боялся наказания от председателя колхоза. Я выгнал быков на дорогу и гнал их до пастбища кнутом. Сам был мокрый весь, но быки получили от меня сполна. Нас было четверо ребят, которые гоняли по 12 голов на пастбище, там до утра у костра ночевали, а утром, к четырем часам, пригоняли на работу. Хорошая тягловая сила — быки, но кони лучше.

Председатель колхоза Зиновьев Илья купил 20 кобыл в Латвии, они все ежегодно приносили потомство. Это были красавицы. Мы их гоняли по 4-5 голов на пастбище. В центре — самая послушная, на которой сидел всадник, а по бокам 1-2 лошади, привязанные за шею центральной. Разгон сначала брали медленный, потом переходили на галоп. Сзади стояла пыль столбом. Зрелище было необыкновенное.

Пастуха мы совершенно избаловали. Он заставлял баловливым лошадям привязывать на шею колокольчики. Звук у всех был разный. Как только кони направлялись в овес, пастух по звону определял, чьи это кони, того и будил. Иди, мол, твои пошли, а сам продолжал спать.

Цыгане наших коней не трогали. Их палатки были в нескольких местах по реке Тьме. Мы иногда всю ночь слушали их песни, смотрели пляски. Они были гостеприимные, угощали нас чаем. Мы цыган не закладывали, когда замечали, что их мужчины пригоняли ночью незнакомых лошадей, а потом эти лошади через 2-3 дня опять исчезали. Мы понимали, что если между нами будет ссора, то и нашим коням несдобровать.

Нам цыганки гадали редко, Но однажды старая цыганка, глядя на мои кирзовые, не по размеру сапоги, с протертыми голенищами и оторванной подошвой, сказала: «Горькая у тебя судьба, сынок. Мы бы взяли тебя с собой, но мать будет против. А будущее у тебя будет ясное, хотя и нелегкое». Я бы и сам с ними не поехал. Для меня сельский труд был интересным.

Я очень завидовал председателю колхоза, его умению работать с людьми, спокойствию и тактичности. Но однажды, когда мне было лет пять, молодежь увела с его двора лошадь, оставленную солдатами по болезни. Запрягли лошадь в сани и катались по деревне.

Его дочь помогала нам воровать лошадь. Меня нарядили куклой, посадили верхом и велели держаться за дугу. Илюха, наш председатель, увидел, что нет лошади, бежит по деревне навстречу нам, все разбежались, а я сижу на лошади. Он схватил меня и бросил в снег вниз головой, а сам сел и уехал. Сестра ко мне подбежала и вытащила из снега.

А еще был казус годом раньше. Немецкие солдаты при отступлении оставили загнанную, полуживую лошадь, звали ее Фунтик. Она прожила около 2-х лет и сдохла на ферме. Ферму закрыли на замок. Никаких щелей не было, кроме окошка для кур и кошек. Девчата подсадили меня в окошко, подали нож и велели нарезать мяса, мясо резалось плохо. Да и на нем и была-то одна кожа, но я нарезал вместе с кожей килограммов 10. Очистили это мясо, нажарили котлет, молодежь устроила гулянку. Ржали по-лошадиному, пели песни, плясали. На утро лошадь обсыпали каким-то порошком, сказали, что мясо не пригодно в пищу, так как животное старое и возможно больное. Но никто не заболел, жалко было, что не всего Фунтика съели, голодно тогда было.

Рождаемость на селе, хоть и в нищете, превышала городскую. Народ до революции был безграмотным, большинство мужчин и женщин не ходили в школу, а некоторые окончили 1-2-3 класса. Народ хоть и был безграмотным, но выручал государство во всех случаях. Армия до сей поры формируется за счет крестьян. Лесозаготовки, торфоразработки для поездов и социальных учреждений велись крестьянами. Неоплачиваемый, непосильный труд, огромные налоги — на скот, землю, бездетность и так далее — понуждали молодежь покидать деревню. Столичные города пополнялись рабочей силой из деревень и сел. Многие уезжали в Прибалтику.

Крестьянину, имевшему корову, надо было сдать государству бесплатно 400 литров молока, а также шерсть с овец, кожу от поросенка, яйца от птиц. А откуда взять столько продукции, если сено косить не разрешалось, кормов не было? Раньше лен теребили руками. Счастливчик был тот, кому доставался участок потравливее — с пикульником и пыреем, которые можно было скосить на корм скоту. Молодая семья, неспособная иметь детей, была самой несчастной. Она должна платить налог на бездетность. В семьях, имеющих задолженность по налогу, описывалось имущество.

Помню, как-то раз все были на работе, я дома остался один. Заходят агенты Дубков из Боярникова, у которого дом был построен задом к дороге, и Петринова Нюра. Обвели они дом глазами и заявили: «Так, что будем описывать? Ага, на окнах есть занавески!» — и начали их снимать, но они были марлевые, старые, выгоревшие от солнца, их нельзя было трогать – ни снимать, ни стирать. Занавески висели на резинке. Резинка самортизировала, и от пыли с занавески Петринова начала чихать и говорит: «Да, описывать, действительно, нечего, разве что только скамейки». В это время заходит мать и говорит: «Вот правда ты чихнула, опиши лучше ребятишек, ведь своих-то иметь не способна. На проезжей дороге трава не растет».

Нюра не обиделась. Они переглянулись с Дубковым и ушли.

Небольшая отдушина в послевоенные годы наступила у сельских жителей, когда правительством руководил Г.М.Маленков. Он отменил налоги с крестьян. Это время я помню хорошо. Народ в деревне немного ожил. В колхозах начали на трудодни давать зерно и другую натуроплату.

Я окончил семь классов и, как обычно, летом работал в колхозе. Однажды председатель колхоза пригласил в кабинет нескольких ребят и говорит: «Тут вот пришло распоряжение из района: оказать помощь в заготовке торфа для Берновского спиртзавода. Семейных не хотелось бы отправлять на длительное время от дома, а вам можно немного заработать денег, и кругозор расширится. Да и ягод много на Левашовском торфопредприятии…» Мы вчетвером согласились поехать.

На просушке торфа и складировании в курганы еще можно работать. Дело вроде бы и под силу. А вот на конвейере было очень тяжело. Плита вместе с доской весила около двух пудов, нужно ее снять с транспортера и отнести на укладку, а это около 40 метров. За смену 500-600 плит. После дня такой работы даже ужинать не было сил. Спали как убитые. Трое ребят сбежали через месяц, я отработал три.

Первого сентября отец пришел домой и говорит: «Сынок, все в школу пошли, а чего ты-то не пошел?» Я отвечаю: «Я школу закончил».

БЕСПОКОЙНАЯ ЮНОСТЬ

Тогда было обязательное семилетнее образование. Учить меня дальше в семье денег не было. Комсомол позвал работать на ферму. Дело было интересное и любимое. Мы втроем: Уткин Шура, Коботова Таисия и я пошли ухаживать за свиньями на недостроенную ферму. Стены были, положены половые лаги, а полов не было. Свиньи вырыли огромные ямы, подрыли под стены, и ночью вылезали на улицу. Если идешь с ведрами, они сбивали с ног. Никакого приплода в таких условиях быть не могло. Тогда мы сами настлали полы, сделали стойла для каждой свиноматки и уже к осени  получили приплод. Домой я почти не приходил. Для меня важен был результат работы. И вот однажды, ко мне приехали представители из райкома партии. Глазам своим не поверили. Что на свиноферме может быть такой идеальный порядок. Председателю колхоза на бюро райкома объявили благодарность, а меня рекомендовали направить в Осташковскую сельхозшколу со стипендией 120 рублей, советовали заочно поступить в ветеринарный техникум.

Отец дал мне старую шубу, велел продать ее и с этих денег заплатить за квартиру. Хозяин квартиры посмотрел на шубу и сказал, что она поедена молью, и потянет только на полугодовую плату за проживание.

Половину стипендии я отправлял домой, вторую половину оставлял себе. Но так как ее не хватало на питание, мы с ребятами по вечерам ходили разгружать вагоны. Хорошим подспорьем была мелочь рыбы. Когда рыболовы вытаскивали невод, мы им помогали сортировать рыбу. За помощь они давали нам мелких ершей, а когда у рыболовов не было резерва, ершей покупали по 20 копеек в магазине. Варили уху, жарили, солили. От ершей болело горло, но все равно три раза в день, семь дней в неделю у нас были рыбные дни. Среди учащихся сельхозшколы я был самый молодой, туда ведь из районов направлялась молодежь от 16 до 30 лет. Меня выбрали старостой группы, потом эта дополнительная нагрузка сопровождала меня везде: на работе, в армии, в совпартшколе.

Окончил я обучение хорошо и был направлен зоотехником в колхоз «Путь Ленина» (деревни Денесиха, Гришкино, Заход, Городище). Председательствовал тогда Солодов Михаил Семенович, главным бухгалтером была Авдошова Наталья – вот и все колхозные специалисты. Зоотехник отвечал тогда и за ветеринара, и за агронома, и за механика, и за экономиста.

Михаил Семёнович был хорошим человеком. Его жена, Наталья, работала в медпункте. Муж взял ее в жёны с тремя детьми, а Витя был уже их совместным ребенком.

Любил Михаил Семенович запивать по две недельки в месяц, и любовница у него была Ольга Бреднева.

Я жил на квартире у бабы Насти Морозовой. Однажды ночью в мое окно раздался стук. Это пришла жена председателя. Она сказала, что у ее мужа есть любовница. Я делал вид, что это неправда, а Михаил Семёнович — хороший семьянин. А Наталья Петровна рассказала, как она, закрыв глаза, притворилась спящей. Наталья Петровна немного картавила, поэтому рассказ ее был смешным для меня, 17-летнего мальчишки, и совсем неудобным:

— Смотлю, мой Мися перелез через меня, накинул шубу и направился к Ольге Бледневой. я за ним. в темноте только белые кальсоны сверкают Я тебя приглашаю как свидетеля.

Я развернулся и ушел в дом, но на бюро райкома меня все равно пригласили. Я сказал, что измены жене я не наблюдал, хотя сам видел, как Михаил Семенович выходил от любовницы и шел домой под конвоем.

Таким образом, М.С.Солодова освободили от работы, приписав ему погрешности в руководстве колхозом. На его место был рекомендован Менячихин Насилий Васильевич. У него была прекрасная семья, жена Нина, сын Вася. Сам Василий Васильевич — скромный, культурный, красивый человек.

Но вот однажды мы ехали с ним на Победе (лошади) в районный центр. А он все бухгалтера держал за ногу. Когда я заметил это, объяснил, что придерживает ее, чтобы не упала с телеги. А тем временем рука двигалась все повыше колена. Тогда бухгалтер соскочила с повозки и около километра шла пешком.

Лес, Волтиха, кончился. Вдоль дороги по обе стороны колыхалась высокая рожь. Дул легкий ветерок. Василий Васильевич оглядывался, глаза его сверкали. Он с улыбкой приглашал спутницу сесть на телегу, убеждая, что пошутил. Мне в ту пору было18 лет, и я понимал, что дела здесь нешуточные. Может быть, мне стоило пойти пешком вместо бухгалтера. Такая мысль с годами позднее.

Лес Волтиха тянулся примерно 8 километров. Огромные, толстые корни обвивали всю дорогу, лошадь шла медленно, телега едва перекатывалась через них. Хорошая дорога начиналась перед древней Бабино.

Однажды в Луковникове мы получали зарплату для колхозников. В лесу увидели, как нас догоняют двое мужчин. Мы подхлестнули Победу кнутом, та припустила, но перед деревней Городище телега слетела со штыря. Лошадь понеслась вперед, а мы остались в телеге. На каше счастье от деревни шел бригадир с ружьем на охоту. Деньги мы в сохранности довезли до конторы.

Я часто вспоминаю Луковниковский район. В нем была вся инфраструктура. Райком партии, райисполком, инспекция сельского хозяйства работали слаженна, дружно. Секретарем райкома был Гусев Николай Иванович, потом Розов Михаил Иванович, председателем райисполкома — Воробьев, инспекцией сельского хозяйства руководила В.И.Елизарова, главным зоотехником была Е.А.Дроздова.

Районный центр, административные здания содержались в чистоте и порядке. На щит славы заносились труженики сельского хозяйства и промышленности. Как обычно, первые места занимал колхоз «Большевик» (центр — Луковниково), руководил этим хозяйством Чупятов Николай Николаевич. На сцену за подарком поднималась красивая, гордая женщина — Аля Трофимова. Не отставал от «Большевика» и колхоз «Ленинский путь». Этому хозяйству везло на руководителей. Сначала им руководил спокойный Молчанов Василий Васильевич, потом избрали резвого, горячего, переживающего за свое дело Яликова Алексея Ивановича. Колхозом «Борец» руководил Баранов, агрономом работала М.В.Смирнова (Хомутова) Мы работали по соседству. Она, как и сейчас, была красивой, за ней много ребят приухлестывало.

Главным поклонником был Корнеев Саша, был и другой, не помню, как его звали. Однажды на танцах в деревне Гришкино она подошла ко мне и говорит: «Спаси меня, видеть его не могу». Кончился танец, мы пошли на улицу, в конце коридора он надумал рассчитаться с Марией Васильевной и так дернул ее за руку, что каблук с туфли отлетел в траву. Мы долго его искали, ведь туфли могли иметь не все девушки.

В Луковниковском районе были также колхозы имени Крупской, «Завет Ильича», «Рассвет», «Орешкинский». Председателями колхозов работали сильные мужчины: Н.И.Козлов (Кузнецовка), В.А. Бусурин (Дарьино), С.Державин (Рассвет), А.А.Дометин. У каждого, в зависимости от характера, были свои методы руководства, но все они были довольно горячими и порой резкими. Спокойными в послевоенные годы руководители быть не могли. Сельский труд был почти бесплатным, техники не хватало и большинство работ выполнялось вручную. В сельской местности паспорта и не выдавались, но все равно, молодежь уезжала в города.

…Луковниково осталось в моей памяти до сих пор. Я сравниваю прежнее Луковниково с настоящим. В сравнении можно сделать вывод, что наряду с успехами в восстановлении разрушенного хозяйства были допущены огромные просчеты. С укрупнением районов, колхозов, ликвидацией неперспективных деревень и тому подобным мы многое потеряли.

В силу разных причин я долгое время не приезжал в родные места. Недавно прошел по своей улице, проехал по большой улице. Вспомнил как раньше в детстве в деревне кроме животноводческой бригады (коровы, свиньи, куры, овцы, лошади до 40 голов) были еще 4 полеводческие бригады.

В каждом доме жили по 2-3 трудоспособных человека. Люди преклонного возраста работали от зари до зари, детей школьного и дошкольного возраста было около 40 человек.

Деревня неузнаваема, только старая липа, под которой прошло мое детство, по-прежнему стоит гордая, величавая, словно надеется, что она доживет до лучших времен, когда правительство повернется к деревне лицом, пока еще не все потеряно…

---

Наталья ТЕРЁХИНА.   «НЕ УСТАНУ ЛЮБИТЬ ЭТОТ МИР…»

(О творчестве Александра КАШИНА)

«Так какие же книги для внуков и правнуков наших мы возьмем с собой в будущее, которое пока не просматривается как светлое?». Такой вопрос звучит в очерке «Размышления российского гражданина зрелого возраста» писателя Александра Кашина, чье творчество давно уже получило признание и в Москве, и в Тверской области, и в других регионах страны. А действительно, какие? Александр Кашин не только анализирует состояние новейшей литературы, но и сам создает книги, которые формируют систему ценностей, составляющих основу мировоззрения русского человека.

Александр Афанасьевич Кашин родился 19 августа 1941 года в семье офицера Военно-Морского флота СССР. Огромное влияние на формирование его личности и развитие поэтических способностей оказал учитель литературы Алексей Захарович Дмитровский – руководитель литературного кружка и инициатор создания школьного рукописного журнала «Литературное слово». После окончания средней школы в г. Светлогорске будущий писатель работал в порту на Балтике, на судостроительном заводе, трудился в геологических экспедициях. Затем, окончив Московский Энергетический институт и работая в Пусконаладочном Управлении «Спецэлектромонтаж», он исколесил всю страну, участвовал в создании космических стартов в Байконуре. Поэтическим творчеством занимался в течение всей жизни. Публиковаться начал рано – ещё в школьные годы его стихи появлялись в районных и областных газетах Калининградской области. После завершения производственной деятельности, будучи уже Заслуженным изобретателем СССР и Заслуженным энергетиком Российской Федерации, он посвятил себя литературному творчеству. Один за другим вышли в свет его сборники:«Бесшумный полет совы» (2004 г.), «Полет совы непредсказуем» (2008 г.), «Сова над автомагистралью» (2011 г.), «Прощайте, печальные совы» (2014 г.), содержащие не только лирику, но и публицистическую прозу, которую можно охарактеризовать двумя словами –о времени и о себе. В 2009 году был принят в Союз писателей России.

Погружаясь в художественный мир Александра Кашина, понимаешь, что для него является важным, незыблемым. В центре его поэтического мироздания находится Вселенная. Автор утверждает, что Земля, на которой мы родились, прекрасна («…Но этот свет прекрасней всех других …»), что жизнь, несмотря на горе, беды, страдания, сама по себе уже ценность. Он учит видеть красоту каждой веточки, листка, речушки, любимых глаз и добрых рук, слышать прелесть в шуме ливня, завывании метели или осенней тишине.

• …А наутро
• Обрушилось солнце в окно.
• Пылинок порхающих пудра
• Толклась на свету толокном.
• Рассвет был спокойным и мудрым.
• Он тихо шепнул мне: Проснись.
• Смотри – все, как прежде, прекрасно.
• Смотри – не кончается жизнь,
• Смотри – твои страхи напрасны.
• Шел день вдохновенный и ясный.

Или:

• Не устану любить этот мир,
• Эту землю, деревья и травы,
• Небо в проймах озоновых дыр
• И закат в напряженье кровавом…

Жизнь – это всегда движение к светлому, лучшему. Порой через преграды, преодолевая препятствия, даже совершая подвиги, лирический герой устремляется к высокой цели:

• Только вперед. Только вверх. На вершины. По скалам.
• По ледникам, прорубая ступени во льдах.
• Первым идущего скалы встречают оскалом,
• И ждут возвращенья цветущие вишни в садах.

Образ дороги является сквозным образом произведений, а мотив движения – одним из определяющих. Уже в названиях сборников используются слова «полет», «автомагистраль», и многие стихотворения насыщены лексикой со значением движения: «крылья», «паруса», «лыжня», «шиверы», «перекаты», «переправы», «мчаться», «выбегать»… и даже посвящение в третьем сборнике: «Юности, летящей в жизнь, посвящаю».

Многие его стихи носят явно философский характер. Наследуя традиции русской классической литературы, в частности, А.С. Пушкина, Ф. И. Тютчева, А.А. Фета, Александр Кашин говорит о вечности жизни, о бесконечном её преобразовании и продолжении в потомках.

• …Все уйдет. Непреходящим будет
• Чудо оживающей природы.
• Утомленные в заботах внуки
• Будут так же маю удивляться,
• Жадно слушать вечной жизни звуки
• И весенним чудом умиляться.
• Или:
• Не страшит меня сумрачный тлен.
• Все дела остаются нетленными.
• И являются внуки взамен,
• На свершения благословенные –
• Им в рассветы нырять незабвенные.

Человек в поэзии Александра Кашина живет в гармонии с миром, ощущает себя частичкой Вселенной, в которой есть звезды, луна, деревья, птицы, рыбы… Счастливое состояние его – быть слитым с природой, Космосом, а значит, принадлежать вечности: «Лицо омоет грозою летней, // И снова я с природой буду слит».

• Опрокинулся навзничь в траву –
• Уплывают и боль, и страдания.
• Вижу странные сны наяву:
• Я – Вселенная, Я – Мироздание,
• Я – незримый космический свет,
• Я – пылинка в просторах безмерности…
• Или:
• Вдалеке блестит, струится
• Горизонта линия.
• Снизу рыбы, сверху птицы,
• А посередине – я.

Книги нацеливают читателя на серьезные размышления. Первый и второй сборник открываются философскими стихотворениями о смысле жизни: «Что я есть на Земле? Для чего в этот мир я явился?» (Первый сборник), «Явившись случайно в ваш мир беспокойный, // Где ужасы, горе, страданья и войны, // Я буду устало бродить по траве, // Пытаясь во всем разобраться…» А в конце стихотворения – оптимистическое утверждение:«Потом я бесследно уйду. //Найду ль, что искал я? Найду!» (Второй сборник). Таким образом определяется сквозная тематика книг. И мы, читатели, обращаясь к произведениям Александра Кашина, вместе с ним находим ответы на важнейшие вопросы бытия.

Красота окружающего мира запечатлена во многих стихотворениях, посвященных родной стране. Родина – несомненная ценность, важнейшая для каждого. Тема Родины рассматривается в нескольких аспектах – географическом, историческом, духовном.

Автор создает образ любимой державы, раскинувшейся от Балтики до Курил. Вместе с ним мы встречаем утро в порту и видим, как «румяный краешек зари //Повис над морем лентой узкой», любуемся в Заполярье « отливающими желтизной» облаками, «На Таймыре, в отрогах Бырранга» слушаем тревожную песню нганасанки, «Укрывшись чемоданами // От солнца, как от зверя, // Ждем оказии»под испепеляющим среднеазиатским солнцем, покоряем вершины Памира и Саян, ловим морских звезд, морских ежей и медуз в Японском море, прислушиваемся к журчанию воды и сплавляемся вдоль берегов речек Кушалки, Кашинки, Ивицы, Волосты, Лосьминки, Угры, Волгуши, Волги…, знакомимся с Новгородом, Тверью, Владимиром, Старицей… –большими и малыми городами России. Постепенно в сознании читателя складывается представление о великой стране, каждый уголок которой по-своему замечателен, неповторим.

С гордостью пишет автор об историческом прошлом Родины, о славных победах русских воинов: «Ложились костьми на Руси // Тевтонцы, монголы и шведы» (цикл «Русь моя»). В цикле к 200-летию Бородинского сражения создает сложную структуру времени – вспоминает и о Куликовской битве, и о войне 1812 года, и о Великой Отечественной войне: «Вот чутко дремлет поле Куликово…, А вот вздыхает Прохорово поле…, Поля, поля… На Бородинском поле…Наполеон …. Нацелил пришлые штыки». Очень важна и в историческом, и в духовном аспектах тема Великой Отечественной войны, звучащая во многих стихотворениях. Некоторые из них объединены в цикл «Рассказы про войну»: «Монолог летчика, идущего на таран», «Деревенский старик», «Рассказ старого солдата», «Фотокарточка 1943 года» и другие. Интересно, что в этот цикл, включены и стихи о Чеченской войне. Есть и произведения о событиях новейшей истории:

• Вновь Крым – линкор непотопляемый –
• Взметнул над морем флаг российский…
• Пусть с матерью своей державною
• Он разделен проливом узким,
• Крым одержал победу главную –
• Он снова стал, как прежде, русским.

Так происходит совмещение временных пластов, настоящего и прошлого России.

Молодость автора совпала с периодом конца 50-тых, 60-тыми годамиXX-го века, когда каждый день СССР был отмечен необыкновенными успехами во всех областях экономики, народного хозяйства, открытиями в различных сферах науки. Это и освоение целины, и полеты в космос, и покорение новых просторов Сибири, Дальнего Востока, Арктики.

• Я счастлив, что я это время застал –
• Хватило подаренной жизни,
• Когда шлифовался граненый кристалл –
• Сияющий образ Отчизны,
• Когда из невежества, мрака, разрухи
• Творцы и дворцы вырастали.
• Держава, пройдя через наши руки,
• Делалась крепче стали.

Если история от легендарной Киевской Руси до периода Советской страны вызывает преклонение перед стойкостью народа, побеждавшего врагов, перед знаменательными достижениями государства, то о настоящем автор пишет с горечью и тревогой. Умирающие деревни («В моей деревеньке убогой»), «дали просторные, зарастающие ольхой и осиной» («За печальной деревней Баканово), «всюду разбой, грабежи и разруха…» («Первому президенту»)… Гражданская лирика автора явно наследует традиции Н.А. Некрасова и В.В. Маяковского. Это проявляется и в гневном обличении пороков современной действительности, и в агитационной направленности, и в особенностях поэтики: использовании риторических вопросов, восклицаний, оценочно-экспрессивной лексики: «Где же ты, Петр, и Великий, и Первый?//Встань и яви государеву страсть…», «Поднимись над простором, Россия, // И стряхни нечисть смутных времен…» (из цикла «Русь моя…»), «Трубачи, трубите общий сбор. // Звонари, в колокола звоните. // Поднимайтесь, люди, жадный вор// Грабит Родину, пока вы спите…»

• Холод сковал и движенья, и рот –
• Трудно подняться и крикнуть:
• «Да просыпайся же, русский народ,
• Стае от наших ворот – поворот!
• Как удалось ей проникнуть?!»
• Мы в полусне можем Русь потерять…
• Где же отважные лица?

Стихотворение «Спасет ли наш мир красота?», где эпиграфом использованы строчки Некрасова: «Поэтом можешь ты не быть,// Но гражданином быть обязан», заканчивается выводом:

• Спасет ли наш мир красота?
• Судить да рядить можно долго.
• Спасти может лишь высота
• Гражданского долга.

Автор видит недовольство людей навязанными им Западом новыми порядками, сомнительными «общечеловеческими» ценностями, верит в непокорность, в непобедимую духовную силу народную, способную возродить былую мощь и славу страны.

• Мне горько, что время лихое настало,
• Но верю – хватит мне жизни
• Увидеть в сверкающих гранях кристалла
• Воспрянувший образ Отчизны.

Или:

• Не покорность зреет – протест растет
• Против воров, страной торгующих.
• И расплата их уже завтра ждет…

Нельзя не заметить, насколько сильно чувство любви лирического героя к Родине, как глубоко он скорбит вместе с ней, переживая ее беды как свои, личные. Такое искреннее, интимное отношение заставляет вспомнить Александра Блока.У Блока: «О Русь моя! Жена моя!..», у Кашина: «Ты больна, дорогая. Твердят мне, что неизлечимо…». «Дорогая»– так обращаются к родному, близкому человеку.Себя он называет сыном Отчизны:

• И пока мы живем – твои кровные дети – мы верим,
• Что ты снова воспрянешь, печальная Родина наша.

Перекличка с Блоком, даже дискуссия слышится в стихотворениях «Недоумение», «Нет, мы – не скифы, мы – не азиаты…», «Откуда ж столько взялось воронья…» и др. Понятен ему и оптимизм Блока:

• Весна беспредельна.
• Приволью – не видно конца.
• И только такими
• Я жизнь и весну принимаю.

(Вспомним блоковское:«Узнаю, тебя, жизнь, принимаю//И приветствую звоном щита»).

Есть в сборниках и стихи, посвященные теме малой родины. Они особенно проникновенны, насыщены замечательными образами, конкретными деталями: «Ворчливая речка Крутица // Все так же грызет известняк…», «А избы мне машут платками //Исхлестанных ливнями крыш…», «Фиолетовые тени на снегу// Отпечаток птичьих лапок стерегут…», «В дорожной шелковой пыли // Устало ветры прилегли…», «Озера голубого льна // Ловили неба синь…». Малая родина – это деревни Баканово и Крутицы, город Старица, Тверская глубинка. Именно здесь, как в капле воды, отразилась история России, здесь осмысливается прошлое и (как уверяет нас автор) начинается будущее. Именно здесь лирический герой чувствует себя по-настоящему счастливым: «Я суету столичную // На жизнь в уездном городе // отныне променял…». Ему милы и дороги лесные тропинки и овраги, болота, краснеющие клюквой, и табуны лошадей на просторах полей. И, конечно же, люди, родившиеся и живущие на этой земле.

Лирический герой является плотью от плоти народа, его частичкой («Мой род крестьянский очень древний…»), и автору легко удается создать духовный облик страны, выявить то общее, что всегда объединяло и сплачивало русских людей. Конечно, это, прежде всего, патриотизм, уходящий корнями в былинные времена. Это совестливое в высшей степени, нравственное отношение ко всему происходящему. Это радость бескорыстного труда на благо Отчизны. Это счастье любви, семьи, дружбы. Обращаясь к повзрослевшим друзьям детства, он говорит, что они

• Так же любили работать взахлеб.
• Вовсе не ради презренной монеты
• Спину горбатили, морщили лоб…

А упоминая современных «новых русских», пишет:

• Им не понять восторженного братства,
• «Пахавшего» на благо всей страны,
• Не знавшего стяжательского зуда…
• Давай-ка вспомним молодость, дружище…
• Ведь на счетах у нас лежат не тыщи,
• А радость вдохновенного труда.

Без «вдохновенного труда», причем любого – и самого простого, крестьянского – немыслима человеческая жизнь. Труд является основой нравственности. «Трудись на совесть», «Трудись с душой», — такие заветы мы слышали от наших родителей.В этих наказах – главное условие будущей счастливой жизни: ведь тот, кто не боится работы, любит трудиться, кто честен и совестлив, тот раскрывает в себе искру божию, являясь самодостаточной личностью, достойной уважения и любви.

• Землицу пахать завещала мне мать
• Да избы рубить – чтоб с размаха,
• Чтоб к вечеру руки с трудом поднимать,
• Чтоб солью от пота рубаха…

Труд делает человека бессмертным, как дает ему бессмертие и семья, подрастающие дети, внуки. Семья – одна из важнейших ценностей на Земле.

• Счастье с радостью нагрянут
• Ясной осенью, когда
• Облетят листвой багряной
• Ваши зрелые года
• И когда вам ваши дети
• Смогут внуков принести.
• Счастья большего на свете,
• Уверяю, не найти…

Все эти качества свойственны поколению автора, чьими руками строились новые заводы, прокладывались железные дороги сквозь тайгу, отправлялись в космос ракеты и спутники. По сути, стихи Александра Кашина – это одна большая поэма о жизни его современников. И если гражданская лирика имеет черты публицистичности, то стихи, посвященные сверстникам, носят романтический характер. Лирический герой этих произведений – человек необыкновенной силы и отваги, благородства, способный преодолеть трудные горные перевалы и речные пороги, готовый пожертвовать собой ради Отчизны, ради любимых и друзей. В таких стихах, как «Стремясь проникнуть в тайны мира…», «Полярный вальс», «Сон в палатке…» «Если б в горах я не был…», «Забудем ненужные ссоры…» и др. используются гиперболы, романтические пейзажные зарисовки, традиционно присущие романтизму образы моря, океана, паруса:

• Если б в горах я не был,
• Где льдами сменяется зной,
• Я бы не трогал неба
• Над головой рукой…
• И не изведал бы силы
• Срывающихся лавин…

Или:

• Мы ходили на веслах – вскипала вода бурунами.
• Мы ходили под парусом – пела за бортом вода.
• И дожди низвергались, и плавилось солнце над нами,
• И Полярная ночью маршрут освещала звезда.
• Мы дышали ветрам и росистого майского луга.
• В наших душах бродячих бескрайние дали цвели…

Эти стихи как будто излучают энергию молодости, свободной, как вольная птица, как парус, как летящий табун; молодости, которой все по плечу; молодости, прекрасной в своих светлых устремлениях и доброй мощи.

• Я жаркое солнце в ладонях держал.
• Я гладил шершавые спины лавин.
• В лицо мне вонзались, как тысячи жал,
• Слепящие отблески горных вершин…

Во многих стихах лирический герой совпадает с образом русича – богатыря, умевшего когда-то отстоять свободу своей Родины и теперь готовящегося к новым сражениям. Этот богатырь черпает духовные силы в славных подвигах прошлых лет, будто деды и прадеды незримо подставляют ему плечо, укрепляют веру в победу. Подрастают будущие герои – внуки:

• И помните, что подвиг не иссяк.
• Вам ваши внуки не простят измену.
• Вы сгинете. Пришедшие на смену
• Взметнут над Родиной державный стяг!

Не скрывает автор и того, что является основой нравственности, по его мнению. Это ощущение корней, незримой связи со своими предками, чувство ответственности перед прошлыми и будущими поколениями за все, что происходит на земле. Вот он проезжает по провинциальным дорогам и с горечью отмечает, как быстро ширятся сельские погосты, вбирая в себя поколение строителей и победителей.

• Я скорость убавлю и съеду с асфальта,
• Мотор заглушу у замшелых стволов
• И через базары вороньего гвалта
• Услышу обрывки неслышимых слов
• О том, что надежды мы не оправдали,
• О том, что зазря они рвались из жил.
• Не эти, другие им виделись дали…

И с горечью обращаясь к ним, шепчет:

• Родные мои старики и старухи, –
• Шепну я чуть слышно,– нет нашей вины…

И в конце стихотворения:

• А если не наша, то чья же вина?

Воспевая любовь к Родине, мечту о высоком подвиге, нежность и верность любви, надежность дружбы, неизбежность преемственности поколений, автор утверждает систему нравственных ценностей, которые являются вечными и отличают человека от других живых существ на планете:

• Отвага, Преданность и Честь…
• О, русские простые люди,
• Пока вы на планете есть,
• Россия есть, была и будет…

Смогли ли мы ответить на вопросы, которые задавал себе и нам автор в стихах, открывающих первые сборники? Наверное, да. «Что я есть на Земле? Для чего в этот мир я явился?» В чем смысл жизни?

Читая книги Александра Кашина, понимаешь, что смысл жизни – в самой жизни, прожитой достойно и светло, в гармонии с миром и своей совестью, в единстве со своим народом, в возможности нести добро и любовь людям, стремиться к высоким целям. Эти книги, несомненно, можно брать внукам в будущее. С такими книгами оно обязательно будет светлым.

---

Наталья ФЕДОТОВА. СЧАСТЛИВЫЙ

На лавочке возле старого бревенчатого необшитого дома сидел такой же старый, но аккуратно подстриженный, чисто выбритый, приодетый дед, что не знающих его людей вводило в заблуждение. А приглядевшись, всякий понимал, что дед не просто старый, он древний. Звали его Николай Ильич Зубарев, а по-деревенски просто — деда Коля. Он не обижался, был уверен, что его все уважают без насмешек и преклонения, но панибратства не одобрял, особенно от тридцатилетних — уже не парней, но еще не мужиков.

Стопочку махнуть мог, если предлагали, посудачить, даже посплетничать, историю рассказать из жизни, коих знал множество, иногда масляных да с матерком, потому как жил на свете долго. Мужики смеялись, а дед радовался, что угодил, тоже беззвучно кудахтал, скалясь беззубым ртом. Но когда разговоры переходили на высокие ноты, а суть сводилась к вопросам взаимоуважения, деда Коля потихоньку, мелкими шажками, линял от греха подальше, опираясь на тяжелую палку, когда-то сработанную самолично из крупного сука дуба, вручную ошкуренную и покрытую кузбаслаком черного цвета.

Дед часто сидел, греясь на солнышке, щурясь полуслепыми глазами, предаваясь воспоминаниям. Рассуждал вслух, обращаясь к самому себе. Ко всем без исключения прохожим приставал почти одинаково:

— Слышь, сосед, постой, чего спрошу (или чего скажу, или чего расскажу).

Вот и сейчас, приметив маячивший силуэт, деда Коля, оживившись, расхорохорившись, призвал:

— Эй, сосед, послушай, чего я надумал.

Соседом оказался проходивший мимо шестнадцатилетний Андрюха Пышкин, свой деревенский пацан. Настроение у него было препаршивое. Мать не давала мотоцикл, потому что, прогуляв всю ночь, Андрюха проспал и не накосил травы кроликам и жагалы поросенку. А ему, ну просто позарез, надо было попасть в соседнее село, увидеть Аньку и уговорить покататься. Он было хотел улизнуть по-быстрому, но Николай Ильич ни за что не желал упускать случая поведать миру, а в данном случае Андрюхе, великие, мысли.

— Здорово, деда Коля. Закурить не будет? — пробасил по-юношески Андрюха, с неохотой присаживаясь на край лавки.

Дед внимательно окинул пацана взглядом, признал. Придал себе вид посолиднее:

— Эка, чего спросил. Я уж с восьмидесяти двух не курю, бросил. Да и курить-то начал, как на войну попал. После первого боя, помню, всего трясло, тут-то мне козью ножку и подсунули: «На, мол, успокойся». Чего смотришь? Самокрутку. Взял я ее и давай туда-сюда дуть, дыма хапнул, кашляю, слезы текут, все ржут. Да, повеселил народ…

Задумался старый солдат, осунулся как-то весь.

А в это время в доме за открытыми окнами внучка, которая с семьей у деда жила, разговаривала по телефону со своей матерью, дочерью деда:

-…Встанет ни свет ни заря, часа в четыре утра, и шлындает по дому в своих чесанках, а как на улицу пойти, так галоши полчаса напяливает, при этом все охает да крехает. Я один глаз открою, спрашиваю: «Ты чего, дед?». А он мне: «Пойду, кур посмотрю». А чего их смотреть, что они от этого лучше нестись станут? — захихикала незлобиво в трубку. — Вон сидит с парнишкой, что-то умное втирает. А вообще, все хорошо, живы, здоровы…

Дед встрепенулся:

— Батька твой Василий все трактористом? А тебя как…

— Да, то есть Андрюха, — запутался пацан от неожиданности.

— А ты знаешь, Андрюха… — начал дед, тут же увлекшись своими мыслями. — Я намедни долго думал и решил, что по всем параметрам, то есть со всех сторон получается, что я счастливый человек.

Сам с любопытством и с некоторым лукавством глянул искоса на собеседника. И хоть голова у Андрея была забита своими невеселыми мыслями, и он почти не вникал в старческую болтовню, вывод, который преподнес ему Николай Ильич, сильно удивил и насторожил:

-Ты чего, деда Коля, серьезно?

А сам подумал, что у деда на «чердаке сквозняк».

Деду хотелось подольше сохранить интригу (какой-никакой, а слушатель), поэтому медленно изрек, начав издалека:

— Сам рассуди. Ем чего хочу. Вон, давеча, вспомнил о копчененькой рыбке, так, что слюнки потекли, наказал внучке, она купила. Съел кусочек и баста. Хочу пирожное — пожалуйста, хочу мороженное — пожалуйста. Захочу вина, скажу, и вина купят, никуда не денутся. А почему? А потому что пензия у меня хорошая. Опять же, мне фронтовику отовсюду почет и уважение…

В бравой речи деда начали проскальзывать хвастливые нотки.

— Дед, но ты же уже э-э… не молодой, беззубый… — перебил Андрюха, как бы вступая в игру. — Глаза плохо видят, спина, ноги болят.

— И что с того? Сам говоришь, что я старый. Однако я своими ногами хожу и из ума еще не выжил, — начал было сердиться Николай Ильич на непонятливого юнца. — Да и слух у меня, будь здоров! Думаешь, я не слышал, чего там внучка плела. Вот захочу, поругаюсь с ней и поеду к дочке в соседнюю деревню. А там не сживусь, поеду к другой дочке или к сыну, или к внукам, у меня их семеро, а я у них один дед, другие дедки-бабки поумирали.

Поджав губы и обижаясь неизвестно на кого, замолк Николай Ильич.

Вспомнив, что ему очень хочется в соседнее село, Андрюха в задумчивости протянул:

— Счастливый…

— Вот, а я о чем говорю! — уловил дед. Настроение потихоньку начинало подниматься.

-Я вольный гусь, куда хочу, туда лечу. Никто меня не накажет, никто не заставит. Что придумаю, то и делаю. Я, Андрюха, свободный человек. Вот мое счастье.

Дед смотрел слезящимися глазами вдаль, не видя никого и ничего, а на морщинистом просветленном лице отражались мудрость и покой.

Андрей, раздосадованный ненужным ему разговором и потерянным временем, отправился восвояси, в голову настырно лезли вопросы, мучающие абсолютно всех в юности. А вот ответы на них, увы, приходят гораздо позже.

---

Евгений БОРИСОВ. ТРИНАДЦАТЫЙ

Пал Палыч Лукин, инспектор уголовного розыска Z-ского района X-ской области ступил в комнату и застыл…

По долгу службы ему часто приходилось бывать в этой комнате: гостиной частного жилого дома на окраине районного города Z, в котором проживал его давний знакомый Иван Семёнович Змеевиков, пьянчуга, тунеядец, «летун» и злостный самогонщик.

Ни на одном месте работы в городе, районе и даже на другом конце страны Иван Семёнович не мог задержаться даже на полгода в силу своего вздорного и слишком своекорыстного характера, замешанного на идейной лени. Поэтому на своё житьё-бытьё Иван Семёнович зарабатывал главным образом за счёт самогоноварения. Надо заметить, что изготовление самогона было единственным делом, которое он выполнял очень добросовестно, и даже испытывал на себе каждую свежую партию продукции. Через что и сам изрядно к ней пристрастился.

О том, как Пал Палыч выводил Змеевикова на чистую воду, можно было бы написать не один детективный роман. А материалы того дела, когда Иван Семёнович попался в первый раз, и вовсе легли в основу сценария знаменитой комедии Леонида Гайдая «Самогонщики».

За прошедшие с того момента двадцать с лишним лет Пал Палыч разоблачал Змеевикова ещё одиннадцать раз. И каждый раз Змеевиков, отбыв наказание, начинал снова.

Устройство на работу, увольнение, возвращение в родные пенаты, изготовление или приобретение нового аппарата, подпольная торговля самогоном, разоблачение, арест. Всё это повторялась с опостылевшей уже регулярностью. Вот и на этот раз всё шло по давно накатанной колее. Змеевиков после очередного увольнения вернулся домой как раз в день, когда грянул антиалкогольный указ.

Пал Палыч привычно встал на стартовую позицию как бегун при команде «на старт» и приготовился ринуться в очередное дело о самогоноварении. Он знал, что больше всего самогонщики благоденствуют именно во времена «сухого закона».

Знал это и Змеевиков. А потому решил обзавестись новым, более производительным, чем были у него до сих пор, аппаратом. На следующий день он куда-то уехал из города. Через неделю вернулся. Слухи донесли все подробности приезда. К дому Змеевикова подъехал УАЗ-буханка, из коего вылезли сам Змеевиков и два молодых человека интеллигентного вида. Он и интеллигенты загнали УАЗ во двор и принялись его разгружать. Груз в виде множества разновеликих коробок и ящиков был осторожно перенесён в сарай. Тот самый сарай, который весь город Z знал как «1-й ликероводочный». Следующие три дня интеллигенты с утра до вечера сидели в сарае и что-то мастерили. На четвёртый день интеллигенты распрощались с гостеприимным хозяином, вывели на улицу свой УАЗ и укатили.

Прознав про это, Пал Палыч привычно принял положение «Внимание!». А первые сведения о продаже змеевиковского самогона должны были прозвучать командой «Марш!» и началом нового следствия.

Сведения поступили, и… Пал Палыч споткнулся и плюхнулся прямо на линии старта.

По словам забулдыг — постоянных клиентов Змеевикова — тот внезапно ожмотился: его цех работает, а он не только пойла не продаёт, но и гонит своих давних корешей от порога с испуганным видом.

В недоумении Пал Палыч стал ждать новых сообщений о Змеевикове, и они не заставили себя ждать.

Змеевиков, обычно склонный к лени и не вылезавший из дому без необходимости, теперь целыми днями носился по городу. Маршрут его был примерно следующим: дом — почта — сберкасса — автохозяйство или гараж какой-нибудь организации — дом. Забулдыги прекратили получать заветный самогон, а в автохозяйства и гаражи различных организаций города начали поступать качественный антифриз и другие жидкости, нужные при эксплуатации автомобильной и тракторной техники.

Теперь Пал Палыч не знал, что и подумать.

А дальше началось и вовсе невообразимое. Иван Семёнович пропал из дому. Вечером его видели у себя дома, утром на двери дома — замок. В сарае аппарат работает, чем-то позвякивает, а Ивана Семёновича нигде нет. Обыскали весь город — нету. На автовокзале справились — не появлялся. Только один из постоянных клиентов видел, как Змеевиков во втором часу ночи стоял на выезде из города, ловил попутную машину. Очевидно, поймал.

Поводов для объявления розыска у Пал Палыча не было, но всё же… Пал Палыч начал осторожно делать запросы о наличии в соседних городах Змеевикова Ивана Семёновича, когда вышеозначенного Ивана Семёновича вернули назад в сопровождении сотрудника милиции. Об этом Пал Палычу поведал Свистунов, молодой участковый милиционер, на участке которого и проживал Змеевиков.

Сопровождающий сдал Змеевикова на руки Свистунову со словами: «Вот, поймали вашего алиментщика». В городе Z всем было известно, что непродолжительная семейная жизнь Змеевикова началась и закончилась много лет назад между четвёртой и пятой отсидками без детей. Однако Свистунов удивления не показал, а, заведя разговор, потихоньку выяснил у сопровождающего обстоятельства поимки «алименщика». В управление милиции города Т по телетайпу поступила ориентировка на злостного алиментщика с просьбой задержать его и препроводить по месту жительства, которое тут же и было указано вкупе с описанием внешности. Причём, описание было настолько точным и ясным, что отыскать Змеевикова не составило труда…

Это было первое исчезновение Змеевикова. За ним в течение года последовали ещё двенадцать. И каждый раз его возвращали в сопровождении сотрудника милиции то из соседнего района, то из неблизкой области, а то и вовсе из другой союзной республики. По отзывам на ориентировки, поступающим в управление милиции города Z, можно было рисовать более или менее точные маршруты путешествий Змеевикова. И это притом, что управление милиции города Z никаких ориентировок никуда не посылало.

Последний раз Змеевикова привезли из города Шевченко в Казахстане, а отзыв на предпоследнюю ориентировку пришёл из города Дербент. Оставалось только гадать, каким образом Иван Семёнович пересёк Каспийское море.

Побеги из дома прекратились. Змеевиков снова занялся деловой беготнёй. А Пал Палыч и всё управление милиции города Z ломали головы об источнике таинственных и невероятно точных ориентировок. Со всей определённостью можно было сказать лишь одно: автор ориентировок очень внимательно следит за Змеевиковым и точно знает, где он находится в любой момент времени. Но вот кто мог проделать такое? На этот счёт у Пал Палыча не было даже смутных догадок.

И вот вчера вечером позвонил Свистунов и попросил Пал Палыча срочно приехать. Пал Палыч приехал и обнаружил в отделении Змеевикова. Тот был трезв как стёклышко и… абсолютно невменяем. Он пребывал в совершенной истерике и нёс сплошную околесицу. Впрочем, смысл в этой околесице присутствовал: он всей душой желал попасть в тюрьму, ибо только там полагал найти спасение от какого-то «железного гада». Расспросить Змеевикова о чём-либо не было никакой возможности, поэтому решено было оставить его на ночь в отделении.

К утру Змеевиков пришёл в себя. Увидев Пал Палыча, он едва не кинулся ему в ноги с мольбой взять его под арест и конфисковать его самогонный аппарат.

Поехали домой к Змеевикову.

Пал Палыч ступил в комнату и застыл. Никогда раньше в этой комнате не водилось такого порядка и такой чистоты.

А Змеевиков снова заговорил без умолку о том, что сил его больше нет, что заел его совсем железный гад, что лучше бы гада конфисковать или, того лучше, его самого арестовать, только бы не видеть этого гада больше.

• — А что за «гад железный»? — спросил Пал Палыч.
• — Да аппарат мой новый автоматизированный. В сарае стоит да пыхтит круглыми сутками. Добро бы ещё спирт чистый гнал, а то ведь переводит его на всякую дрянь. И мне уже почти год выпить не даёт. Да и не на что — все деньги теперь у него.
• — Дайте-ка, Иван Семёнович, на чудо техники взглянуть.
• — Да в сарае он… — вздохнул Змеевиков. — Знаете, как пройти.

Пал Палыч со Свистуновым вошли в сарай и второй раз за утро застыли от удивления.

Если это устройство и называлось самогонным аппаратом, то только потому, что могло контролировать процесс производства спирта. Собственно, сам спиртоделательный аппарат стоял в углу. Том самом, где Иван Семёнович держал все свои прежние. Но то, что им управляло… Натуральный робот. Шасси с шестью колёсами; корпус в виде кирпича, поставленного на попа; четыре железные руки; голова с шестью разнокалиберными объективами и микрофонами торчком.

Башка робота повернулась на скрип двери и на пару секунд уставила свои паучьи глаза на вошедших. Затем потеряла к ним интерес и вернулась к работе.

Пал Палыч и Свистунов понаблюдали ещё немного неторопливую и чёткую работу аппарата и вышли во двор.

• — Пал Палыч, — сказал Свистунов, едва закрылась дверь сарая, — вы не заметили?
• — Что?
• — Надпись мелкую на корпусе: «НИИ Трансмаш».
• — Это что? Военный институт?
• — Так точно. И занимаются там, помимо всего, танками. В том числе телеуправляемыми, роботизированными и даже с искусственным интеллектом.
• — Так это?..
• — Всё может быть, Пал Палыч.
• — Да. Надпись я не заметил. А вот что у него за коробка на закорках?
• — Модуль спецсвязи.
• — Это ведь секретно… Откуда знаешь?
• — Я — радиолюбитель, Пал Палыч. Эфир слухами всякими полнится. И картинками всякими тоже.
• — Это что ж выходит? Этот железный зверь может позвонить на любой телефон Советского Союза и отстучать телеграмму на любой телетайп?
• — Если у него в памяти есть полный список номеров, то запросто.
• — Неужели, Свистунов…
• — Похоже на то, Пал Палыч…
• — Только вот как он находил Змеевикова?
• — Наверное, напоил его сначала до бесчувствия и передатчик в него запихнул. Миниатюрный, раз Змеевиков о нём даже не заподозрил.
• — Фантастика… — выдохнул Пал Палыч.

Вошли в дом.

— Видели гада? — встретил их Змеевиков. — Жмот. Даже шкалика выпить не даёт, всё на антифриз и тормозуху переводит. А сначала целый литр принёс на пробу. Спирт чистейший! Я на радостях тогда нарезался. Утром в себя прихожу, лежу на столе мордой вниз и чую что-то побаливает возле правой лопатки. А гад этот возле трётся и говорит мне: «Всё в порядке. Вы вчера упали, напоролись на гвоздь, но беспокоиться не стоит, я обработал рану и зашил. Всё будет хорошо, только полежите немного». И показывает мне рубашку с майкой — в крови и распоротые на спине.

Свистунов и Пал Палыч переглянулись.

— Заботливый гад. Опохмелиться дал и яичницей с помидорами накормил. Ну, думаю, повезло с покупочкой, жены не надо. И всё. С тех пор у меня и капли спиртного во рту не было… Нет, вру. Было. Хлебал на стороне. Так этот гад мне каждый раз укольчик делал. Не знаю, что за гадость он мне вкалывал, только от неё трезвеешь враз, и на душе так пакостно делается, что хоть пол грызи, хоть шакалом вой, хоть на подтяжках вешайся. Нигде ничего не болит, но состояние хуже десяти похмелий. И упаси тебя Бог после этого спиртное в рот взять — блевотой чуть не наизнанку вывернет. Короче, захомутал меня гад.

Помолчал и тоскливо продолжил.

— Чтоб этим очкарикам пусто было! Расписали мне всеми красками самогонный аппарат… Автоматизированный… Круглые сутки работает… Аккумуляторы заряжать не надо, встроенные батарейки и за пять лет не иссякнут. Знай только сырьё ему подавай… Ухода никакого, сам о себе позаботится… Постоянный контроль качества продукта… Я, дурак, и раскатал губу. Пал Палыч, Бога ради, конфискуйте его. Или меня арестуйте… Или пристрелите. Сил больше нету.

Пал Палыч поглядел на Змеевикова и вздохнул.

• — Не могу, Иван Семёнович. Не за что.
• — Как это не за что?! — вскричал Змеевиков.
• — Нет состава преступления.
• — Но ведь все знают, что я!..
• — Так ведь сажают не за репутацию, а за дело. А дела-то как раз и нет.
• — Как так нет?!!
• — А вот так. Что твой аппарат делает? Антифриз и тормозные жидкости. Продукт технический, для питья не пригодный. Следовательно, привлечь за самогоноварение я не могу. Образцы твоей продукции были отданы на экспертизу. Рецептура нестандартная, но эксплуатационные качества жидкостей соответствуют ГОСТу. Привлечь за несоблюдение государственного стандарта тоже не выходит. За некачественную продукцию привлечь? Так ведь слава о твоём антифризе идёт самая добрая. Шофера-сибиряки за ним сюда приезжали, не ждали, пока родное автохозяйство закупит.

Змеевиков тихо взвыл.

— И вообще, хватит ерундой заниматься, — продолжал Пал Палыч. — Иди лучше и оформи своё нынешнее дело как кооператив.

---

Валентина ГРИГОРЬЕВА. НЕНАГЛЯДУШКА

Варька, так её звали на самом деле, росла без отца. Жила с часто болеющей матерью, немощным дедом и бабушкой в маленькой комнатушке ветхого саманного домика у подножия высокой горы, которая носила смешное и непонятное название Топча. Варькой её называли редко: уличная детвора иначе, как кацапкой, не называла, новый тёткин муж, не любивший семью тестя, а, значит, и Варьку, пользуясь тем, что Варьку некому было защитить, в хорошем расположении духа называл её Рыжухой, а когда бывал сердит, то Каштанкой и говорил, что она родня их старого пса Каштана. Варьку это страшно обижало, она спорила с Колченогим, как называла за глаза своего зятя бабушка, и доказывала, что Каштан ей не родня и что волосы у неё не рыжие, а орехового цвета. Но доказать у неё не получалось, и она всякий раз вся в слезах уходила к себе домой. А, когда, глотая слезы обиды, рассказывала в очередной раз бабушке про то, как опять обидел её «Колченогий», то та лишь советовала больше туда не ходить. Но как же можно было не ходить, когда дома она одна-одинёшенька, а там трое детей: девочка, почти её ровесница и двое мальчишек-близнецов. И потому, пообижавшись с неделю, она опять шла к Кудряшам: общение с детьми тянуло магнитом и было сильнее обиды. Домой шла средней улицей, потому что эта улица пролегала по середине села, и там не бегали злые собаки, как на краю. Встречные, конечно же, знавшие, чья она и откуда, специально останавливали Варьку и спрашивали, чья она. А Варька гордо отвечала:

— Я — бабина Варя.

Отчего деревенские взрослые и стали звать её «бабина Варя». Дед звал Варюхой-горюхой. Бабушка Василиса иначе как солнышком не называла. Лишь только, когда Варька делала что-то негодное, могла хлестнуть её тряпкой, которой стирала со стола и сказать:

— Что ж ты за халда такая!

Варька знала, что халда — это что-то нехорошее, но знала и то, что заслужила такое название, и на бабушку не обижалась. Но больше всего она любила, когда в редкие моменты между непрестанной работой, прибегала домой мать, наспех глотала сваренные бабушкой щи, а потом обцеловывала Варьку с головы до пяток. И, когда целовала её глаза и брови, нос, выгоревшие под горячим солнцем волосы и худенькие загорелые руки с исцарапанными пальчиками, то в эти редкие минуты общения шептала ей на ухо: «Ты ж моя любимая донюшка, моя ласточка, моя Ненаглядушка!..» И всегда с работы приносила ей подарок «от зайчика»: то сухую корочку хлеба, вкуснее которой Варька ничего не ела, то малюсенький кусочек сальца, то яблочко. И Варька, съев подарок от зайчика, ждала прихода матери, расстилала на подушке материнский платок, нюхала его: он пах мамой и всё вспоминала её ласковые руки и родной тихий голос, что шептал ей в ухо: «Ненаглядушка…» И это своё имя она любила больше всего.

Бабушке было некогда заниматься Варькой: она с утра до поздней ночи была занята по хозяйству: то варила немудрёную еду, то стирала, то хлопотала, обихаживая коровку, поросят, птицу. Дед же всё пытался своими трясущимися руками хоть как-то наладить неустроенный быт: то тыном из грабовых тыничен загораживал двор, до этого обложенный по меже кустиками курая, то из плохоньких досточек пытался смастерить сараюшку. А Варька была предоставлена сама себе и развлекала себя сама: послонявшись по малюсенькой комнатушке, вышла во двор, заглянула в хлевок к поросёнку, но там ничего интересного не обнаружила, к курам заходить не стала: там верховодил клевачий петух, которого она боялась незнамо как.

Полюбовалась тыном, который городил дед, и тут ей на глаза попался дедов ящичек с инструментом и гвоздями: их же надо куда-то вколотить… И вколотила шляпка к шляпке в «стул», как дед называл пенёк для колки дров. Потом попала молотком по пальцу. Забивать гвозди сразу расхотелось… Пошла в дом. В комнате полистала свою единственную книжку «Малютку», в которой уже всё выучила наизусть, и уже совсем изнывала от скуки, когда увидела на полочке спринцовку. Набрала в неё из ведра воды… — А выливать-то куда? И тут увидела стоящие подле кровати высокие дедовы валенки, которые он носил и зимой и летом, потому что болели ноги. Но сейчас он лёг отдохнуть, а валенки свободны. И Варька, ни минуты более не сомневаясь, направила струю из спринцовки прямо в валенок. – Ах, как здорово получается! Только успевай набирать! Вот интересно, хватит ли воды в ведре, чтоб налить валенок до верха? Но налить до верха не удалось. Это её развлечение прервала бабушка, вернувшаяся со двора:

— Ах ты, халда такая! Что ж ты наделала!

Варька пулей выскочила во двор. Её не били за проделки. Был строжайший наказ матери, потерявшей в войну старшего ребёнка, девчонку и пальцем не трогать. Но упрямая девчонка страшно не любила, когда бабушка после её проделок, начинала её ругать и долго объяснять, как нужно делать, а как нельзя ни в коем разе. Она тогда кричала бабушке:

— Сил больше нет слушать, лучше побейте меня!

Мама после таких её слов смеялась, а бабушка отвечала:

-А, халда, не знаешь, как бьют, то-то и голосишь. Когда б хоть разок попробовала, то б не просила…

От обиды, что бабушка назвала халдой, Варька ушла за дом, где у неё был свой уголок, обложенный по краям камушками. Там под кустом репейника, с которого она предусмотрительно оборвала все репьи, у неё в деревянном ящичке хранились все её драгоценности: сшитая мамой из тряпочек кукла с целлулоидной головой, которая никак не хотела ни стоять, ни сидеть, осколки разноцветного стекла, медная позеленевшая монетка, большой ржавый гвоздь с расплющенным концом, которым она весной выкапывала на склоне горы вкусные крахмалистые луковички крокусов, а в конце лета срезала с грецких орехов зеленую кожуру, чтоб добраться до сладкого молодого ядра.

И ещё одно счастье привалило ей в этот день: под листом лопуха сидела разомлевшая от жары лягушка. Дед, знавший всё, рассказал Варьке, что её лягушку зовут квакша. Она жила в кустах смородины и Варьке попадалась на глаза очень редко, а потом быстро исчезала в листве. А сейчас она сама пожаловала в Варькин домик. Варька увидела, какие у лягушки красивые глаза: большие, чёрные с золотым ободком. И сама она вся тоненькая как гимнаст, а кожа у неё на спинке и боках нежно-зелёного цвета, а на животе жёлтого. Варька подумала, что надо лягушку поймать и сразу отнести напоказ соседской девчонке Людке, у которой во дворе живёт страшная толстая, вся в бородавках жаба. И Людка никак не верит, что у Варьки живёт золотистоглазая лягушка.

Варька ухватила свою квакшу двумя руками. Лягушка подёргалась, а потом затихла в её ладошках. Вначале понесла показать свою находку бабушке, но та охала, держа в руках мокрый дедов валенок, и не оценила её находку. Тут на крыльце Варька увидела банку с разведённым синим купоросом, которым дед собирался опрыскивать виноград. – Сейчас я сделаю лягушку голубой, и тогда Людка обзавидуется! Она нигде не найдёт голубую лягушку! А я ей скажу, что это лягушачья царевна. Пусть она больше не хвалится своей немецкой говорящей куклой с закрывающимися глазами! И, прижав лягушку к животу одной рукой, а другой, схватив банку с купоросом, Варька помчалась к своему репейнику. Поставив банку на землю, сама легла рядом, чтоб было лучше видно, как лягушка станет голубой и, держа за заднюю лапку, стала опускать лягушку в синий раствор. Но квакша, едва только дотронулась до купороса, рванулась изо всех своих лягушачьих силёнок и, выдернув лапку из Варькиных пальцев, перевернув банку и брызгами купороса залив ей глаза, исчезла с быстротой молнии.

Когда Варька протёрла глаза подолом своего платьишка, то лягушки и след простыл. – Опять не повезло! А так хотелось удивить Людку! Но на этом Варькины неприятности не закончились. Решив хоть чем-то поразить Людку, она надела своё новое платье, чтоб похвалиться перед той, что она тоже богатая и нарядная… Оно было необыкновенно красивое это новое платье! Не сшитое дома, а магазинное, шёлковое, шестиклинка. Один клин на юбке был голубой, другой — розовый, третий – белый. Но Людки дома не оказалось, и тогда Варька решила сходить в новом платье к школе, чтоб хоть там кто-нибудь увидел, какая она нарядная…

В школьном дворе никого не было, но зато Варька увидела, что над самым забором свисает ветка грецкого ореха, на которой орехи растут прямо пучками. И Варька ловко забралась по гладкому столу к нужной ветке и уже почти подобралась к цели: вот они орехи, ещё чуточку продвинуться… И тут сучок, на котором она стояла, обломился, а она, вместо того, чтоб упасть, повисла, зацепившись за него своим новым платьем, которое мать, сама до сих пор ходившая в истрёпанной юбке из плащ-палатки, купила ей на сэкономленные, Бог знает, с каким трудом, деньги. Беспомощно барахтаясь, Варька висела на ветке и с ужасом понимала, что висит и не падает только потому, что её новая шестиклинка наделась на сучок, прорвавший в платье дыру. Варька не боялась упасть. Но она тихо заливалась слезами от горя, что платье вконец испорчено и ей не в чем будет идти на Октябрьскую демонстрацию.

С сучка Варьку снял какой-то дядька, какого она не знала. а он её знал и сказал ей:

— Как же тебя, Варя бабина, угораздило в таком платье на орех лезть?!. Платью – крышка!

Варька и сама понимала, какую беду она сотворила, но было уже поздно. Прокравшись, чтоб никто не встретился, к своему» домику, она сняла платье и опять залилась тихими слезами отчаяния: дыра была такая, что ни зашить, ни заштопать её было невозможно. Она свернула свою такую красивую ещё час назад, а теперь безнадёжно испорченную шестиклинку в комочек, тихонько прошла в комнату, спрятала платье под подушку и, отказавшись ужинать, молча легла на их с мамой полутораспалочку и заснула. Пришедшей около полуночи с работы матери встревоженная бабушка сказала:

— Померь у девки температуру. Что-то она и ужинать не стала, и спать легла, когда ещё не смеркалось.

Мать губами потрогала лоб своей Ненаглядушке: температуры не было, но глядя на Варькино замурзанное лицо, слушая её сонные всхлипывания, мать догадалась, что у Варьки стряслась какая-то большая неприятность. И подумав, что это опять Кудряш её дразнил или бездетная бабка Яхниха в очередной раз сказала Варьке, что та не мамкина дочка, потому что совсем не похожа, решила завтра же разобраться с ними и защитить свою донюшку. Но, когда, укладываясь спать, поправила Варькину подушку, то увидела торчащий из-под подушки голубой клин Варькиной обновки. Достала … и всё поняла…Тяжело вздохнула, но целуя худенькие исцарапанные пальчики своей дочки, прошептала:

— Это дело наживное. Чуть погодя, Ненаглядушка, другое платье купим, ещё лучше…

На другой день, проснувшись, Варька первым делом сунула руку под подушку, но платья там не оказалось. Вошедшая бабушка о нём тоже ни словом не обмолвилась. И Варька поняла, что мама не выдала её секрета. Царевна-лягушка куда-то спряталась, не желая, видимо, становиться голубой. Платья у Варьки теперь нет, и похвалиться перед Людкой ей совсем нечем. А Людка, как на беду, тут как тут со своей распрекрасной куклой. Варька схватила тогда бабушкин чёрный зонтик и, отойдя за угол дома, чтоб не попасться бабушке или деду на глаза, раскрыла его и только тогда медленно пошла навстречу соседке. Та сбегала к себе домой и вышла с настоящим японским шёлковым зонтом от солнца. Они постояли друг напротив друга, и Варька, уяснив, что она, как и в конкуренции с куклами, проигрывает, сказала:

— Зато мой зонтик парашютный, вот давай, покажу.

Взобралась на свиной хлевок и, держа раскрытый зонтик над головой, спрыгнула с сараюшки. Людке этот трюк явно понравился, потому что она тоже полезла на сарайчик. Но более предусмотрительная, она прыгнула к себе в огород на только что окученные картофельные рядки. Потом они стали прыгать по очереди. Посадка парашютисток, несмотря на их всевозможные ухищрения, была жёсткой. Обсудив эту проблему, они единодушно решили, что это от маленькой высоты, и придумали на следующий день забраться на вершину Топчи: их парашютам будет много воздуха, и оттуда они будут долго и плавно лететь.

К счастью, отец Людки, увидев вытоптанные грядки и измаранный землёй зонтик, в строгой беседе с дочкой, сумел выяснить девчачьи планы насчёт полёта с Топчи, замкнул зонтик в кладовке, а потом пришёл к Варькиному деду и рассказал о Варькиной и Людкиной смертельной затее. Варькина мать, вернувшись с работы поздней ночью, услышав, что придумала её неугомонная дочь, разбудила свою Варю, стала перед ней на колени и добилась от неё клятвы, что та никогда ни на какую Топчу не пойдёт, потому что она единственная мамина Ненаглядушка, поэтому должна беречь себя, как зеницу ока. Теперь уже Варька, обняв плачущую мать, обцеловывала её худенькое усталое лицо, шершавые мозолистые руки и шептала ей на ухо:

— Не плачь… Ты ж моя любимая, моя единственная, моя Ненаглядушка! Я всё поняла. Я тебе обещаю, что ни за что в жизни я не пойду на высокую гору…

Старица-Крым.

---

Андрей МАСЛЕННИКОВ. ЖИВЫЙ В ПОМОЩИ ВЫШНЯГО

С Александром на его «Логане» возвращаемся из Твери. Разговор в пути, естественно, обо всем.  Недавно вместе с ним мы ходили с крестным ходом по старицким деревням, затерявшимся в лесах вдоль левого берега Волги. А я вспоминаю еще один крестный ход – по храмам, бывшим и действующим, вдоль реки Тьмы. Его вот уже тринадцать лет, из года в год, проводит отец Сергий (Дмитриев). Минувшей осенью местом служения батюшки стал один из православных приходов Италии. Но он свое тверское «детище» не бросил  –  прилетел. И вместе с дочерью и двумя малышками-внучками снова проделал весь многокилометровый путь, начиная от старицкой деревни Нестерово, и до Николо-Малицкого монастыря возле Твери.

Рассказываю Александру, как в селе Аннинское  участники крестного хода стали в этом году свидетелями настоящего чуда. Когда мы выходили после литургии из церкви, которую местные жители начали восстанавливать лет пятнадцать назад, и до завершения еще далеко, — недавно написанный лик архидиакона Стефана, первомученика, на глазах у изумленной публики замироточил. Появились капли миро у глаз святого, тут же превратившись в ручейки «слез».

— Смотрите, смотрите, — заговорили в собравшейся толпе, — вон еще капли – на руках, на одежде. Все больше и больше…

Икона первомученика находится у самого входа в церковь. Похоже, на том месте, где когда-то была фреска с ликом архидиакона. Сохранилась надпись на стене…

Константин Егорыч, с которым в Аннинской мы ночевали в одной палатке, не преминул одну из капель миро смазать пальцем и попробовать на вкус. Потом в течение нескольких дней утверждал, что ощущает необычный привкус: нечто удивительное, отдаленно напоминающее, по его словам, аромат барбариса.

— Да, это явное чудо, — замечает Александр. – А бывает, что мы мимо проходим поданных нам сигналов. И лишь потом понимаем, что это было не случайно. Вот однажды…

И он рассказал следующую историю. В армию Александр ушел из деревни под Переславлем-Залесским. И в самом начале службы снится ему сон, который до сих пор помнит во всех подробностях. Будто находится он в мобилизационном отделе военкомата. Стоит перед столом. За столом сидит врач – женщина. Но почему-то в черном халате. Черный колпак надвинут низко и скрывает лицо. Перед женщиной папки с личными делами. А позади – стеллаж с выдвигающимися ящиками. И Александр знает, что в этих ящиках мертвые тела.

— Найдешь выход из этой комнаты, — говорит женщина, — переложу твою папку направо.  Не найдешь – будешь в таком же ящике…

Александр озирается – вокруг гладкие стены. И вдруг распахивается дверь. Откуда ни возьмись – друг детства Володька, протягивает к нему руки:

— Сашка, ты что тут делаешь? Ну-ка, пойдем со мной…

Они выходят на крыльцо. Синее-синее, очень красивое небо. Воздух напоен радостью…

— Сон я запомнил. Но значения ему не придал. И напрасно. Только когда в госпитале вынырнул из черного небытия, где передо мной вновь эта комната маячила, — что к чему понял.

Александр служил в Афганистане. Водителем БМП. В тот день их машина была в группе сопровождения. Взрыв. Синее-синее, очень красивое небо покачнулось и, полыхнув обжигающим пламенем, обвалилось, накрыв  черным удушьем… Пришел он в себя лишь в госпитальной палате.

— Ты не поверишь. Но это тоже было чудо. Когда уходил в армию, мать от руки переписала «Живый в помощи Вышняго…» — девяностый Псалом. И я все время эту молитву в  кармане гимнастерки носил. Что читал часто – не скажу. Но носил. И вся одежда на мне сгорела во время подрыва. Клочка живого не осталось. А карман будто вырезал кто-то по контуру. Нетронут… Нет, кто бы что ни говорил, а я знаю, что есть Бог. Всегда был и будет. А «Живый в помощи…» с тех пор я каждый день читаю. Не по одному разу… «Не приидет к тебе зло, и рана не приближится  телеси твоему: яко Ангелом  своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих»…

Мы подъезжали к его деревне Щитниково. Александр, явно задетый воспоминаниями, закурил:

— Такие, брат, дела. А ты говоришь – чудеса. Вот то, что я сейчас с тобой разговариваю, это и есть чудо…

---

Александр КОЗЛОВ. НЕВЫДУМАННЫЕ ИСТОРИИ

ВИШНЕВЫЙ СОК

На механическом заводе началась активная борьба с пьянством. Забор, охрана. Пронести алкоголь с собой стало трудно. Вторая смена. Никто с работы не отлучался. Значит, юнца в магазин не посылали. Пьяных быть не должно.

Однако после посещения только что открывшейся столовой народ становился все веселее и веселее.

Лето, жарко, жажда. У прилавка с соком небольшая очередь. Под­хожу, меня пропустили вежливо вперёд, прошу продать мне соку. По­чему-то буфетчица не подаёт мне стакан с соком с прилавка, а откры­вает трёхлитровую банку и наливает из неё у меня на виду.

Я догадался, что на прилавке стоял не сок, а вино, когда после утоления жажды у некоторых стали заплетаться язык и ноги.

В объяснительной записке продавщица написала, что её зарплата зависит от выручки, а план не выполнялся, она и решила… Торговля пороком рискованное, но выгодное дело.

СВИНОЕ ПЬЯНСТВО

Начало девяностых годов. Гиперинфляция. Рушатся хозяйственные связи. Зарплата выдаётся продукцией. Натуральный обмен повсюду.

Трусы на часы, часы на мыло, мыло на продовольствие… Вариантов обмена и обмана великое множество.

В маленьком городке проще. Раскопали дополнительно приусадеб­ные участки, заполнили пустовавшие хозяйственные сараи живностью и приготовились пережить смутное время в своём городе не в голоде. Травы, урожая с огородов, запасов круп и других продуктов, закуплен­ных по талонам ещё до гайдаровской реформы, уже негодных для человека, а скотине в самый раз, было предостаточно.

Во всех хлевах кто-то кудахтал, хрюкал, мычал.

И мы завели поросят и кур.

Вдруг один из двух поросят стал резко отставать в росте. Прививки не помогли. Знакомый ветврач посоветовал: «Влей ему в пасть пять­десят граммов водки и яичко, через некоторое время всё нормали­зуется»

Я так и сделал. На первом сеансе поросёнок бурно сопротивлялся этой процедуре. На третьем уже сам раскрывал пасть, требуя немед­ленного лечения, лишь только я появлялся в хлеву.

Прошла неделя. Поросёнок выпил уже поллитровку и стал требовать на закусь уже по два яичка, к обычному корму подходил неохотно.

Растить поросёнка на водке, когда большинство мужиков с трудом доставали какой-то спирт «Рояль» для собственного потребления, мне показалось излишним.

Я взял большую хворостину, с её помощью перегнал «пьяницу» в отдельный загон, прекратил лечение, оставив ему простую похлёбку.

Возмущался он недолго. Голод — не тётка. К осеннему забою поро­сята по весу были одинаковыми.

Что изменило силу привычки? Забота или хворостина? Осталось загадкой.

---

Николай НАУМОВ.  АВИАНОСЕЦ ДЛЯ ИНДИИ

Мне неоднократно приходилось рассказывать о моих полетах в разных странах мира. Не хочу, чтобы у моих земляков сложилось впечатление, что это и составляет суть профессии летчика-испытателя. Да, работа за границей с демонстрационными, учебными и иногда иными целями – это тоже часть нашей профессии. Ведь наша продукция продается во многие страны мира и очень востребована.  Поэтому главная наша задача – участие в создании качественной, конкурентоспособной и безотказной авиационной техники — чтобы летчик гражданской или военной авиации, который будет эксплуатировать летательный аппарат, был уверен в нем и не встретил каких-либо неожиданностей.

Опытный аппарат проектируется и создается в конструкторском бюро. Попав в руки летчиков-испытателей, он проходит летно-конструкторские и государственные испытания. И при положительных результатах, по материалам испытаний, на предприятиях авиационной промышленности строятся серийные машины. Таков краткий путь создания нового летательного аппарата.

Профессия летчика-испытателя – это повседневный, кропотливый, напряженный труд. Наряду с выполнением испытательных полетов существует очень много иной работы: анализ поведения машины в воздухе на различных режимах, дешифрация материалов средств бортовых измерений, изложение полученных результатов в актах, по которым будет создаваться эксплуатационная документация. Ответственность за правильность определения летных ограничений, рекомендаций действий в нештатных ситуациях всегда будет лежать на летчике и других специалистах, участвовавших в испытаниях. Ответственность как юридическая, так и моральная. Ведь полеты, к сожалению, часто связны с гибелью людей.

Наша работа – это не только испытания самого летательного аппарата. Это и испытания установленного на нем вооружения, спецоборудования, которое постоянно совершенствуется и изменяется. Также это испытания поведения вертолета в различных условиях полета – будь то горы, пустыни, тропики с жарким климатом или Арктика в минус пятьдесят.

Один из важнейших разделов испытаний – полеты над морем, посадки на авиационные корабли в различных условиях.

С этой целью в июле этого года я оказался на авианосце «Викрамадитья», построенном по заказу Индии на верфи Северодвинска. Холодный северный ветер создавал дополнительные трудности. Но работа есть работа.

Немного об истории этого корабля. Перестроен он из авианосца «Адмирал Горшков», который находился в составе Военно-морского флота Советского Союза. Базировались на нем самолеты вертикального взлета и посадки ЯК-138, а также боевые и противолодочные вертолеты.

Было построено четыре корабля этого проекта. Кроме авиационной группировки, базирующейся на нем, он исполнял еще и функции ракетоносца. Он представлял собой ударный комплекс, способный выполнить боевую задачу в любой точке мирового океана.

Но настали другие времена. Корабли и самолеты, базирующиеся на нем, требовали ремонта. У наших руководителей, занятых в то время разделом власти и борьбой за суверенитеты, на это денег не нашлось. Корабли встали на прикол, и в дальнейшем были проданы по цене металлолома в Южную Корею и Китай. Ушли они своим ходом, даже без демонтажа секретного оборудования – за что многие флотоводцы с Тихого океана до сих пор отбывают строки в… специфических местах. Прекратилось финансирование испытаний и перспективного самолета вертикального взлета и посадки ЯК-141, превышающего тактико-технические данные всех зарубежных аналогов. Его так же распилили на металлолом.

В этой вакханалии повезло только авианосцу «Адмирал Горшков». Может быть, случайно, может быть, потому, что в то время он был в Североморске. А это подальше от Китая и Кореи, чем его собратьям с Тихоокеанского флота.

Длительное время корабль стоял в доке мурманского судостроительного завода. Ему требовался ремонт, денег на который у нашего флота не было.

Помогло обращение Индии к России – о постройке на российской верфи авианосца для военно-морских Сил Индии. Индийской стороне было предложено переоборудовать бывшего «Горшкова» под самолеты МИГ-29К с достройкой трамплина для взлета и всей инфраструктуры, требуемой для их базирования. Так он и стал авианосцем «Викрамадитья».

Перестройка корабля проводилась при финансировании Индии. Это дало возможность вдохнуть немного жизни в нашу умирающую судостроительную промышленность, создать новые рабочие места на предприятии «Севмаш» и освоить технологии строительства кораблей такого проекта.

Наш единственный авианосец подобного типа «Адмирал Кузнецов» был построен на судостроительном заводе в Николаеве, оказавшемся теперь за границей.

После постройки корабль проходит ходовые испытания. Это большая и сложная программа. Параллельно проводят свои испытания и авиаторы.

У каждого корабля имеются свои специфические надстройки на палубе, создающие при ходе завихрения, так называемые турбулентные потоки. Не зная этого, летчик может попасть в нештатную ситуацию, которая грозит перерасти в аварийную. Нашей задачей было – выявить все подобные моменты и создать инструкцию для индийских специалистов.

Перед полетами МИГ-29К мы с помощью вертолета проводили испытания корабельных радиотехнических средств захода и посадки на корабль. Проверялось соответствие полученных результатов тактико-техническому заданию. Работа была очень насыщенная и интенсивная. Как всегда, «горели» сроки, индийская сторона предъявляла свои требования. Приходилось работать без выходных, превышая все санитарные нормы выполнения полетов – благо полярный день длился до 20 часов. В общем, нормальный производственный бардак, с которым мы все знакомы. В итоге программа, рассчитанная на два месяца, была выполнена за месяц!

Индусы результатами испытаний остались удовлетворены. Думаю,  что к концу года по результатам испытаний корабль будет передан индийской стороне. Рассматривается вопрос о постройке для них и второго аналогичного авианосца.

Наши «партнеры», живущие за океаном, с помощью авианосцев устанавливают свою «демократию» в любой точке мира. Мы пока строим их для Индии. А для себя денег не хватает… Наверное, нужно еще больше нефти продавать за границу?

Старица-Москва.

---

КОСЯЧОК ГАЛИНЫ ФИЛИППОВОЙ

Наша знаменитая путешественница Галина Филиппова побывала в Норвегии, где вновь отличилась.

Из этой суровой европейской страны она тайком вывезла несколько десятков мальков знаменитой норвежской сельди. Первое время рыбешки бултыхались у Галины в ванне. Чистую воду для мальков бесперебойно поставляло одно из предприятий ЖКХ города, пожелавшее остаться неизвестным — в такое чудо старичане все равно никогда не поверят. А питательными хлебными крошками рыбную молодь щедро снабжали сердобольные соседи, ласково и с нескрываемым аппетитом поглядывая на подрастающее поколение иваси.

Когда селедочки существенно прибавили в весе, они стали воспринимать Галину не только как щедрую кормилицу, но и как хитрую рыбовладелицу. И тогда Галя, верная демократическим принципам, отказалась от кулинарных перспектив и погожей летней ночью выпустила норвежскую сельдь в нашу русскую Волгу.

— Эх, хвост-чешуя, прощай, рыбонька моя! – облизнувшись напоследок, напутствовала Галина каждую особь и аккуратно закинула рыбу в набежавшую волну. И тут же загадала желание: «Плыви, плыви, косячок, через запад на восток, через север, через юг — возвращайся, сделав круг!» И действительно, через некоторое время серебристый косяк сельди был замечен в районах Сельца, пляжа и «под нашим берегом».

— Я ничуть не жалею о своем поистине неординарном поступке, — в приватной беседе призналась Галина Филиппова, выразительно поглаживая купленный недавно спиннинг. — Надеюсь, что спортивное рыболовство станет в нашем районе таким же популярным, как легкая атлетика и восточные танцы… И уверена: настанет время, когда малосольная сельдь все-таки вытеснит из меню старичан приготовленные тем же способом огурцы. И громадное мерси скажут мне за иваси!

Как нам стало известно, в скором времени начинающий рыбный магнат Галина Филиппова собирается в Мексику — пираньи уже в шоке.

---

Александр КАШИН. СЛОВО О СИГАРЁВЕ

2013 год войдёт в историю литературной жизни Тверского края знаменательным событием – литературно-поэтическими встречами, посвящёнными памяти замечательного русского поэта Евгения Игнатьевича Сигарёва. И пусть он родился далеко от Твери и прожил здесь всего 13 лет, но за эти годы оставил яркий, запоминающийся след в тверской поэзии.

Значительная часть его жизни была связана с Военно-морским флотом. Он служил на Балтийском, Северном и Тихоокеанском флотах. Стихи начал писать ещё в суворовском училище, куда был определён после неудавшейся попытки убежать на фронт. И как бы ни мотала в дальнейшем жизнь Евгения Игнатьевича, с поэзией он не расставался до конца своих дней. Поэтому вполне естественно, что многие его стихотворения посвящены морю и флоту. Вслушайтесь в эти строчки. Каждая строка – чёткий и выразительный образ суровой флотской действительности и спокойная гордость за Родину, морскую державу.

• Там волну с океана встречая с поклоном,
• Наготове буксир при отходе помочь.
• Там с причала прожектор ножом раскалённым
• Нарезает ломтями тревожную ночь.
• А команды короткие, как междометья,
• Провожают корабль, уходящий во мрак.
• И над ним расправляют циклоны столетья
• На флагштоке России Андреевский флаг.

Это было время, когда страна относилась к армии и флоту с уважением и почтением, а офицеры служили с честью, гордостью и достоинством. В сборнике «Честь имею» Евгений Игнатьевич писал:

• Прости мне офицерское гусарство,
• Воздавшее от первого лица
• За честь – полжизни,
• За любовь – полцарства,
• Всего себя – за правду до конца.

Всё по-настоящему талантливое обязательно должно быть простым. Стихи Сигарёва отличает предельная простота. Они напрочь лишены какой бы то ни было вычурности и заумности. На протяжении всего творческого пути он оставался верен простоте русской поэтической классики и по поводу современных поэтических выкрутасов с горечью писал:

• …Теперь не въехать в Лету без билета,
• Бессилен бег легчайшего пера.
• В поэзии – пора кордебалета,
• Переизданий клановых пора…

Но несмотря ни на что жизнь продолжалась, продолжали сочиняться стихи, и продолжали жить в поэзии Евгения Сигарёва светлые блоковские мотивы.

• Сгорает век. Счета оплачены.
• Но уцелев в его огне,
• «Девичий стан, шелками схваченный»,
• Все так же движется в окне…

Через всё творчество Сигарёва не просто нитью, а прочнейшей якорной цепью проходит тема патриотизма, тема Родины. Он, как и большинство наших сверстников, абсолютно не принимал уродливые либеральные реформы, развалившие и погубившие великую державу, которой 27 лет с честью и достоинством прослужил капитан второго ранга Евгений Игнатьевич Сигарёв.

Немало стихотворений поэт посвятил теме Великой Отечественной войны, на которую ему, пятнадцатилетнему мальчишке, так и не удалось убежать. Его стихи о войне предельно проникновенны. Они несут в себе и безумную горечь потерь, и безмерную радость великой Победы, так трудно доставшейся нашему народу. Замечательные песни на военные стихи Сигарёва написала Галина Катрук. В День Победы мы с друзьями за праздничным столом обязательно слушаем её вокальный цикл, перемежаемый военными стихами в авторском исполнении.

• Готовясь к заключительной отправке,
• Бесцельно не прожившие ни дня,
• Суворовцы – полковники в отставке –
• С телеэкрана смотрят на меня.
•  
• Сбежав на фронт, они не знали брони,
• Военных лет седые пацаны,
• Последняя надежда в обороне,
• Последние свидетели войны.
•  
• Знамёна пронося по жизни мирной,
• Гремит парад последний, как бросок.
• И я в слезах встаю по стойке «смирно»
• И губы сжав, беру под козырёк.

Когда я задумываюсь, а что же является самым характерным в жизни Евгения Игнатьевича, то прихожу к выводу, что это, пожалуй, постоянная работа с молодёжью. Что такое офицерская служба? Это каждодневный контакт с молодыми парнями, призванными служить Родине. И много лет Евгений Сигарёв бок о бок, локоть к локтю, плечо к плечу нёс с ними нелёгкую флотскую службу, передавая молодым офицерам и матросам свой воинский опыт.

Демобилизовавшись, он организует на Дальнем Востоке областное камчатское литобъединение «Земля над океаном». Это опять же – работа, в первую очередь, с молодёжью. Поселившись в Твери, он через пару лет создаёт первое Тверское молодёжное литобъединение «Рассветная звонница», которым руководит до конца своей жизни. Через «Звонницу» прошли десятки молодых поэтов. Ими изданы десятки поэтических сборников. Трое поэтов «Рассветной звонницы» стали членами Союза писателей России. Несмотря на сумбур и мрак, обрушившиеся на страну в 90-е годы, Евгений Игнатьевич верил, что молодые люди сумеют преодолеть негатив современности и будут хранить всё лучшее, чем всегда жила Россия.

• Ты стоишь перед зеркалом, смотришь украдкою
• На большие глаза, на изгибы руки.
• Ты стоишь, околдована сладкой догадкою,
• Что с Ростовой Наташею вы – двойники.
•  
• Ты стоишь, а в спортзале орёт дискотека.
• Так и хочется крикнуть: «Держись, человек!»
• Уберечь бы тебя от продажного века,
• Отпустить бы тебя в девятнадцатый век…

Я любил слушать, как Евгений Игнатьевич проводил мастер-классы на «Каблуковской радуге». Он относился к молодым поэтам всегда внимательно и чутко и даже в слабых стихотворениях старался найти и неожиданный образ, и удачную строку и показать, как и к чему должен стремиться начинающий поэт.

Помнится однажды (это было в библиотеке им Герцена) как обычно было много молодёжи, разговаривали, спорили, читали стихи, а Евгений Игнатьевич сидел на «Камчатке» и что-то строчил на листочках. А когда всё закончилось, он раздал присутствующим шутливые эпиграммки. Мне досталась вот эта:

• Все говорили: Кашин, Кашин…
• А оказался он не страшен.
• И пусть мозги никто не парит.
• Он наш Тверской нормальный парень.

Было лестно получить из-под пера Мастера такую шутку, а главное, быть признанным своим, тверским. Вообще говоря, меня с Евгением Игнатьевичем роднило нечто тайное, скрытое от всех, большое и светлое – это глубокая любовь к Дальневосточному краю. Дело в том, что мой отец тоже 15 лет отслужил на Тихоокеанском флоте в морской авиации. Потом был переведён на Балтику и демобилизовался подполковником, то есть по флотскому чину – капитаном второго ранга.

На Дальнем Востоке прошли лучшие годы моей жизни. А лучшие годы – это, конечно, годы детства. На эту тему у меня есть стихотворение, которое так и называется – «Факт биографии».

• Я родился от моря за тысячи вёрст.
• Шёл фашист на Москву ураганом.
• Дымный поезд военный меня перевёз
• На Восток к берегам океана.
• Там, где звёзды морские, морские ежи,
• Где скользят величаво медузы,
• Где неяркое солнце в заливе дрожит,
• Мне являлись нежданные музы.
• Повзрослев, уезжая, забрал их с собой.
• Пятьдесят с лишним лет постоянно
• Они жили во мне. Они стали судьбой –
• Щедрый дар моего океана.

С большой радостью узнал я о проходящих на Тверской земле литературных встречах, посвящённых памяти Евгения Игнатьевича Сигарёва, и о подготовке к изданию первого посмертного сборника стихов «Последняя вахта». Это значит, что благодарные ученики помнят своего замечательного учителя. Спасибо Любови Олеговне Старшиновой, возглавившей после ухода Евгения Сигарёва «Рассветную звонницу», и всем, кто ей помогал в организации и проведении этого памятного мероприятия.

---

Максим СТРАХОВ. УРОК ДЛЯ ЩИПАЧА

Из цикла «Вместо таблетки…»

У одного моего приятеля случилась неприятность. Врачи случайно заподозрили у него кое-какое весьма неадекватное для молодого человека заболевание. Всё бы, в общем-то, ничего, но естественным образом затянулась волокита с всевозможными анализами. Дело это, по большому счёту, безболезненное и нетривиальное, но уж очень долговременное и муторное. Сергей и рад был бы пустить дело на самотёк, по лености своей закрыть на все медицинские опасения глаза и послать тверских эскулапов куда подальше, но о подозрениях местных докторов откуда-то прознали коллеги по работе и, естественно, доложили начальству. Последовал безапелляционный приказ свыше – пройти обследование, во что бы то ни стало. И понеслось…

Анализы крови, иммунные и аллергические пробы Сергей прошел без особых проблем. Думал этим дело и закончится. Ан, нет! Потребовали поделиться и самым сокровенным и в то же время неприятным. С тем, что обычно приносят в лабораторию в баночках из-под майонеза, мой приятель при всей своей патологической врождённой брезгливости всё-таки справился. А тут подавай этим скрупулезным терапевтам ещё и то богатство, что принято вручать лаборантам в спичечных коробках! Ох, что тут началось!

Разразился целый семейный скандал, больше походивший, как минимум, на трагедию вселенского масштаба. Сам Сергей категорически отказался заниматься сбором и упаковкой драгоценного диагностического материала. Супруга Елена, как оказалось, ещё более педантичный и брезгливый человек, после просьбы мужа помочь ему в этом, в общем-то, несложном, но весьма пикантном занятии, разоралась так, что дело едва не дошло до развода. Приятель мой в сердцах посчитал более разумным забросить-таки всё это занятие и все же послать тверскую медицинскую братию туда, куда решил ещё до начала всей этой катавасии с неприятным заболеванием. Но! Есть ещё женщины в наших селеньях! На первый истерический зов о помощи примчалась тёща Сергея Анна Петровна. Дама она оказалась сама по себе без комплексов, да и рабочее положение обязывало – как-никак двадцатилетний стаж уборщицы в детском саду. Анна Петровна с лёгкостью справилась с поставленной молодыми людьми задачей, и через пару минут объект скандальных семейных недоразумений был надежно спрятан в новенький коробок из-под спичек. И как, дорогие зятья, после всего этого можно не любить и не ценить благородных тёщ? Куда нам без них-то?

Злополучный диагностический коробок заботливой Анной Петровной по просьбе хозяина содержимого был аккуратно и очень плотно обмотан целлофановой плёнкой в несколько слоёв. Помимо этого Сергей для пущей сохранности упаковал его четырьмя страницами нового выпуска местной газеты и неоднократно перетянул широким скотчем. Бандероль, надо заметить, получилась весьма солидная. Но, как говорится, бережёного Бог бережёт… Уж лучше так. Спокойнее как-то…

Весьма неудобной и малоприятной особенностью большинства хозрасчётных российских поликлиник до сих пор, как известно, является тот факт, что приём бесплатных анализов у населения осуществляется в самые неподходящие ранние утренние часы. Причём очередь надо бы занять пораньше, поскольку желающих поделиться самым сокровенным обычно превеликое множество.

Учитывая всё это, Сергей отправился в поликлинику ни свет ни заря. Надев по случаю слякотной и ветреной октябрьской погоды тёплое драповое пальто, приятель мой не придумал ничего более оригинального, как поместить усердно запакованный короб прямо в карман. Чего, мол, из-за одного коробка пакет с собой таскать, и так сгодится.

Следует уточнить, что в столь раннее время на тверских остановках, мягко говоря, многолюдно – оглашенный народ спешит на работу, создавая тем самым кошмарное зрелище, именуемое в околонаучных кругах часом «пик». То Серёжкино утро, увы, не было исключением. Не поймав ни одной переполненной маршрутки, приятель дождался-таки неуклюжего двадцатого автобуса и умудрился каким-то образом в него втиснуться. Давка была жуткая. Почти как в том старом анекдоте, когда в переполненном троллейбусе одна женщина родила, а вторая умудрилась забеременеть. В общем, дотрясся мой бедолага до нужной остановки и с руганью в адрес бесконечно толкающихся пассажиров выскочил на улицу.

Прибыв в здание поликлиники, направился к месту встречи со знакомыми уже лаборантками. И тут Сергея осёк строгий охранник, указавший на гардероб. Сонная, но весьма милая и улыбчивая бабулька пригласила его зайти и раздеться. Сергей снял пальто и, повесив его на пронумерованный крючок, вдруг вспомнил, что виновник его очередного медицинского визита остался в кармане. Приятель мой принялся судорожно искать коробок. Что-то не то… В одном кармане нет, в другом… Опять пусто… Может, во внутренний по рассеянности запихал? И здесь нет. Да что за чертовщина! Сергей принялся шарить по всем карманам: «И чего я пёрся в такую-то рань в эту долбаную больницу, если…» И вдруг до него доходит, что всё непросто. Его обокрали в автобусе! Двухсекундное изумление… И громогласный раскат хохота, изрядно напугавший полусонную гардеробщицу.

Вот так ситуация! Представьте себе напряжённое лицо того «удачливого» щипача, который долго и упорно разворачивал все тридцать три обвертки украденного «добра», наверняка вспоминая прежнего владельца по всей материнской линии, а в итоге получил то, от чего явно не пришёл в особый восторг. Вот уж действительно, наказание для вора! Урок, что называется, на всю жизнь…

Интересно, что многострадальный анализ Сергей всё-таки не сдал. Посчитал, что первой попытки ему было предостаточно. Повторять всю процедуру – опять вызывать тёщу – как-то неприлично, да и не солидно, в конце концов. А самостоятельно ему, как вы уже догадались, было явно не справиться. И что вы думаете, живёт себе уж какой год здоровёхоньким, ни на что не жалуется, к врачам принципиально не показывается, да ещё и с гордостью рассказывает всем, как ловко проучил незадачливого ворюгу…

---

Валентина ГРИГОРЬЕВА. БЕЛЫЕ ПОЛУШУБКИ

Конец ноября сорок второго года… Снега легли рано. Да и морозит уже не по-осеннему. Зима, по всему видно, будет суровая. В Чернышах тихо, как в могиле. Да и некому голос подавать. Коров отдали нашим солдатикам на еду, когда армия отходила. Свиней и кур немцы поели. Собак они перестреляли еще в июле 41-го, а кошки сами куда-то ушли из голодных изб. Дети, напуганные грохотом разрывов, не то что баловаться, а и плакать громко боялись. А старики и женщины, что остались в деревне, до того настрадались уже, что и сами диву даются, как еще хватает силы ходить. Часть изб сгорела, когда бомбили, а в оставшиеся заселились немцы. Людям велели жить в баньках. Нечего есть, а самое страшное, что нечем кормить деток. Еще ладно, что успели старики на Ржевском большаке после отступления немцев убитых лошадей разрубить на части и на саночках перевезти в деревню. И никто из них себе больше не взял, поделили по едокам. Беда она многому научила…

Но сегодня Матрена Ильина ни свет ни заря застучала в двери: «Выходите скорей! Наши пришли! Все выходите! Войне конец теперь. Сталин сибиряков прислал! Выходите же!» Заскрипели изувеченные бомбежками, перекошенные двери банек. А Матреша, которая до войны работала письмоносицей и приносила, бывало, самые свежие новости, торопясь, рассказывала: «Уж теперь-то немцам не одолеть; силища какая! Орлы!»

И вся деревня от мала до велика высыпала на Ржевский тракт встречать своих спасителей. Надо было видеть как они шли!.. По четыре человека в ряд. Высокие, крепкие, статные, красивые!  Все как на подбор! В белых полушубках, в белых валенках… Шагали как на параде, маршевым шагом. И было их столько, что начав считать, люди спутались. Крепкие кони тянули пушки. А сибиряки все шли и шли… Да, такие орлы не могут не победить! Куда там немцам до такой силы! Сибиряки не останавливались, шли быстрым маршем. Заплаканным женщинам лишь успевали крикнуть: «Ждите с победой! Не плачьте!»

Где-то от Корчежино послышался рокот танков, который окончательно убедил: все, немцам конец. Войска шли всю ночь и следующий день, и еще одну ночь… А потом послышался страшный гул канонады, грохот разрывов далеких снарядов. Ночью небеса вспыхнули такими страшными сполохами, что казалось, это ад пришел на землю. Гремело и грохотало так, что за многие километры в избах ходуном ходили бревна. Сражение шло и днем, и ночью. Сражался насмерть 6-й Сталинский добровольческий корпус, сформированный в Сибири из спецпоселенцев. Беззаветно сражаясь, не отступили раскулаченные когда-то и высланные в Сибирь. Крепко воевали дети «врагов народа»! Никто не дрогнул в этом аду, что вышел на землю из преисподней. Белой стеной поднялись сибиряки навстречу немецкой свинцовой вьюге. Они сражались больше трех недель. До последнего снаряда, до последнего патрона…

Вздыбленная, вывернутая наизнанку земля была залита кровью. Свято исполнив свой воинский долг перед Родиной, сибиряки так и не узнали, что были посланы под Белый для того, чтобы вызвать огонь на себя и ценой жизней своих отвлечь силы немцев от Сталинграда. Они лежали на черном снегу, а распахнутые полушубки были похожи на крылья Ангелов летящих, что понесут на небо души павших воинов. Лежали чьи-то сыновья и чьи-то отцы, чьи-то женихи и чьи-то братья… Двенадцать с половиной тысяч… Небо, как саван, опустилось до самой земли и приняло души убиенных в этой страшной битве… И только белые свечи израненных берез стояли на этом страшном поминальном поле…

В спящие дома Чернышей постучала беда на рассвете. В деревню нагрянули немцы. Не привели ни раненых, ни пленных. Последнюю надежду заслоняя, пришел обоз. Велели разгружать. А на санях лежали валенки и белые полушубки, залитые кровью, пробитые пулями, иссеченные осколками снарядов… Финн-переводчик приказал женщинам построиться. Анна задержалась возле больного отца и забыла надеть на построение фанерку с номером, как раньше он приказывал. Затянутой в перчатку рукой ударил Анну по лицу с такой силой, что она упала, как подкошенная, без памяти. «Стирать чисто! Ваш сибиряк испачкал Kleidung. Кто будет спать, я — пуф-пуф!» В помещении замерзшие ржавые сгустки на полушубках растаяли и потекли ручейками. Запах крови наполнил воздух. Переводчик, брезгливо зажав нос белоснежным платком, поспешил выйти. Перед уходом еще раз напомнил: «Стирать быстро! Ваш Soldat испачкал одежда!» И, глядя на печальные, увядшие от голода и страданий лица, зловеще ухмыльнулся своей страшной шутке.

Тоскливо и безутешно завыл за маленьким оконцем ветер. А в баньке, согнувшись над белыми полушубками, лили на алую кровь сибиряков свои горькие чистые слезы деревенские бабы. Истерзанным за этот страшный год сердцам вдов, еще не знающих, что они вдовы, матерей, еще не знающих о гибели своих сыновей, невест, еще не знающих, что их женихи сложили головы на полях сражений, предстояло вынести еще и это страшное испытание. Но, когда из кармана полушубка выпала детская распашоночка,  которую сибиряку дала как оберег его жена, Анна, которая после смерти своего четырехлетнего Сашеньки вся закаменела и только молча смотрела на мир сухими глазами, из которых выплакала все слезы, не выдержала и, упав на полушубки, завыла и зарыдала так, как плачут у гроба, провожая самых близких. А с нею заплакали все до одной. Ни одна плакальщица на Руси так не причитала, как причитали эти деревенские женщины.

А в Сибири еще ждут и надеются: похоронки в войну ходили медленно. Лишь через несколько месяцев зайдутся в крике и плаче матери сыновей, чьи полушубки, лежат на санях, застонут вдовы, загорюют невесты, не успевшие стать женами ушедших на фронт безусых мальчишек. В баньку вбежал разъяренный переводчик и хлестал женщин по плачущим лицам: «Не сметь! Aufhoren! Aufhoren!»

Пришла беззвездная немая ночь. И тогда старуха Василиса достала завернутый в холстину Псалтырь, и зазвучала молитва об упокоении убиенных воинов: «Ты еси Бог, сошедый во ад и узы окованных разрешивый, Сам и души раб твоих, воинов убиенных упокой!…» И повторяли за ней, роняя слезы на белые полушубки, все солдатки, будущие вдовы: «…моли спастися душам их…»