Тверь переменилась до неузнаваемости

ТЫ НЕ УГАДАЕШЬ, ОТКУДА Я ТЕБЕ ПИШУ…

Ты не угадаешь, откуда я тебе пишу, любезный брат Лёвушка.

По служебной надобности случилось мне бывать проездом в Твери. Жалею, что ты не можешь составить мне компанию, ибо будь ты здесь, смог бы разделить со мной то изумление, что наполняет меня с тех пор, как подъехал я к первой здешней станции. Ты верно помнишь этот город, хотя и бывал здесь лишь в далёком нашем детстве. Говорю тебе, не сомневаясь: забудь всё то, что помнил, потому как переменилась Тверь до неузнаваемости.

Удивительные вещи творит время, я и в толк не возьму, сколько лет здесь минуло. Теперь же в Твери всё иначе. Ты верно не поверишь, но ни лошади, ни повозки не встретилось мне за целую неделю. Кругом кареты безлошадные, ревут, дыму напускают, будто внутри у них костёр, но жару, однако, никакого. Извозчиков здесь не держат вовсе. Каждый в карете сам управляется, а дорогу ему барышня из табакерки указывает, да так ладно, ни разу не ошиблась и пути не спутала. А вот как выходит это, уразуметь я так и не сумел. Знаю, что до чудес ты известный охотник, так напиши, если видел нечто, такой табакерке подобное.

Сам город также впечатление на меня произвёл неизгладимое. Только представь: все дома до самого неба, по десять этажей каждый, а иные и до двадцати доходят, а некоторые будто из одних окон сделаны и на солнце сверкают так, что глаза режет. В этих-то домах люди и живут и бедные, и зажиточные. Комнатки, скажу я тебе по правде, там крохотные, ни воздуха, ни простора, и обставлены чудно совсем. Бранить вкусы здешние не стану, хотя душой кривить не могу: ни одного толкового убранства мне не встретилось. Но штор да люстр насмотрелся я довольно и в Петербурге, а вот картин живых видеть не приходилось…

Надеюсь, Лёва, письмо моё ты ещё читаешь и, если и принял брата своего за сумасшедшего, то хоть имеешь уважение к моему удивительному безумию. Уверяю тебя, будь ты здесь, сам бы помешался непременно от таких диковин. Но не буду, впрочем, отвлекаться. Так о картинах. Вообрази: полотно на стене висит, в чёрный выкрашенное, словно художник устыдиться вздумал изображённого, да и замазал всё краской. Смотрел я на эту картину, смотрел, да по ней вдруг свет пробежал. Я решил уж, что мерещится, но нет, глаза открываю, а по ней и люди бегают, чисто настоящие, и говорят они, и музыка играет. Господин, который мне это диво показывал, всё на коробочку странную жмёт, и люди на картине меняются. Верно больше часа я так простоял перед этим полотном, ни шевельнуться не мог, ни с места сойти. Можешь меня и на смех поднять, но всё это самая что ни на есть истинная правда, хотя и чудная. Потом я узнал, что и миниатюры, которые все здесь с собою носят, живые. И письма в них возникают как по волшебству, и вызвать можно кого пожелаешь, будь он хоть за много тысяч верст от тебя.

Про город сам не знаю уже, что и писать. О домах ты прочёл, о повозках тоже. Про людей скажу: одеваются они престранно. Платья узкие, красок таких, какие и в цирке не увидишь, а барышни, веришь ли, в панталонах по улицам расхаживают. Целый день я гулял, присматривался да подмечал всё, а понять не смог, кто здесь какого сословия. Сошёлся с господином одним покороче, так он сказал, что вовсе это и не важно теперь, был бы человек порядочный, а денег уж заработает. Чудно он говорил, скажу прямо.

Речь здесь вообще удивительная, иной раз за четверть часа пяток знакомых слов разобрать можно, хотя говорят все по-русски. Ругаются много, не глядя вовсе, чьё имя порочат.

К слову скажу, случилось со мной происшествие пренеприятное. Гулял я по скверу, фонарями без огня любовался, и вылетел мне навстречу юноша, из мещан, наверное. Сам на доске о двух колёсах, в руль вцепился, едва не переехал меня колесницей этой, да ещё обругал. Городового поблизости не случилось, не то спросил бы я его, когда в их городе такие порядки завели.

В остальном славная вышла прогулка, не поверишь, памятник я нашёл собственный. Приятно, брат, приятно, хотя и не припомню, чтобы позволение своё давал на такое. Скульптор хорош, однако стар я уж очень вышел, но то мелочи верно, не старая дева я, чтобы печься об том.

Кушанья здесь тоже подают дивные. Зашёл в ресторан, так мне пирожки подали рыбные, крохотные и чудные такие, что я и понять не мог, что это. А ты знаешь, блюд я немало перепробовал. Оказалось, что пирожки эти не французские, как все теперь едят, а из самой Японии. Наесться ими нипочём невозможно, но под наливку вполне годны, будешь здесь проезжать если, испробуй непременно, останешься коли не доволен, то удивлён, по крайней мере.

Смеёшься ты над стариком всё, что о еде я, да о еде, и не зря, видать, и письмо своё к тебе тем же заканчиваю. Ну да Бог с ним. Обнимаю тебя, брат, крепко, жду твоего письма. Пиши в Петербург сразу, потому как укладывают мой чемодан, а значит, когда получу твой ответ, уже дома буду.

Сейчас дописал, и самому чудится, что всё это только дивный сон был… Приезжай ты всё-таки, Лёва, в Тверь, много здесь и дурного, и хорошего, но город сам цветёт, как никогда не цвёл верно.

Прощай, душа моя, будь здоров!

Твой Иван Крылов.

Письмо № 17

Поделиться

Класснуть