Бабушкины праздники

Коренные старичане, наверное, помнят одного из лучших портных нашего города Ивана Семеновича Павлова и его жену Алек­сандру Андреевну, которые жили на Набережной улице в собственном деревянном домике. Домике, где прошла большая часть моего дет­ства, где меня любили, баловали, холили и где я чув­ствовала себя защищенной от всех жизненных бурь и невзгод. А как важно для детства, для растущего ма­ленького человечка чувство защищенности!

Александра Андреевна и Иван Семенович Павловы были моими дедушкой и бабуш­кой. Воспоминания детства прихотливы и выборочны. Иное помнится так ярко, будто дело происходило вчера, другое, более позднее, совсем не вспоминается и даже, если тебе напомнят, воспринимается с сомнени­ем и недоверием. Так вот, «бабушкины» церковные пра­здники вспоминаются мне до мельчайших подробностей и в моем сознании окрашены солнечным, золотистым све­том. Мои старички были глу­боко верующими людьми и, хотя церковь посещали не часто, жили с Богом в душе и все церковные праздники и традиции признавали. Осо­бенно яркие воспоминания оставили в моей душе празд­ники Пасхи и Рождества.

Пе­ред праздником шла тщатель­ная подготовка. Дед старался по возможности обновить свое жилище: стены оклеивал новыми обоями, потолок — специальной бумагой, белил печку, красил подоконники и переплеты окон. А бабушка стирала и крахмалила окон­ные занавески, стирала ткан­ные из цветных тряпочек длинные половики, чистила медный самовар до золотис­того блеска, драила дресвой — крупным речным песком — широкие некрашеные половицы. Я с замиранием сердца ждала эти праздники, хотя в школе нам рассказывали о вреде церковного учения и запрещали принимать учас­тие в религиозных празднес­твах.

И вот, наконец, наступал долгожданный день — Пасха. Я уже с утра бежала к бабуш­ке, снимала грязные галоши у порога и по чисто вымытым ступенькам невысокой лест­ницы поднималась на крыль­цо. Пройдя через темные се­ни, пахнущие весенней све­жестью и горьковатым запа­хом полыни, открывала дверь и останавливалась, восхи­щенная праздничным видом комнат, сиявших каким-то особенным светом. Чистые разноцветные половики на чуть желтоватых половицах. На подоконнике в невысоких ящичках в заранее выра­щенном ярко-зеленом овсе — красные, желтые, синие, малиновые яички. Стол зас­телен праздничной скатер­тью с вышитой красивой кай­мой. А на ней в огромном блюде — румяные пироги, рядом — куличи, украшенные сверху голубой и розовой глазурью. В Красном углу, под иконой, светятся зеле­ная и красная лампадки, под­вешенные на вычищенных золотистых цепочках. Их ого­ньки затейливо отражаются в чисто вымытых блестящих широких листьях фикуса. Вкусно пахнет ванилью. Све­жий ветерок с Волги слегка колышет туго накрахмален­ные тюлевые занавески. Тор­жественный вид деда, успев­шего разговеться (то есть выпить рюмочку и закусить кули­чом), раскрасневшаяся, по­молодевшая бабушка в но­вом сатиновом платье в мел­кий цветочек, как она люби­ла, дополняли светлую, сол­нечную картину праздника

Рождество мне запомни­лось густыми, синими сумер­ками за окнами, ярко пылаю­щей керосиновой лампой, подвешенной к середине по­толка. Свет ее, освещая оконные стекла, затянутые голубоватыми морозными узорами, серебрил их, играл разноцветными огоньками.

Царем закусок, расстав­ленных на столе, был целиком зажаренный гусь, покры­тый блестящей коричневой корочкой. Гусь был обложен печеными яблоками или ту­шеной капустой — и все это было окутано вкуснейшим ароматом. Бабушка торжественно вносила это гусиное чудо в комнату, и все сидящие за столом гости улыбались, хлопали, шутили, а кто-нибудь из моих дядьев исполнял на гитаре или мандолине туш.

Во время праздничного засто­лья обязательно пели. Дед обладал неплохим голосом. Он любил русские песни, хо­рошо знал их и умел в песне выразить голосом всю душе­вную глубину ее и прелесть, присущие только русским на­родным песням.

В семье Павловых осо­бенно любили «Среди долины ровныя…», «Степь да степь кругом…», «У зари да у зоре­ньки много ясных звезд…». Правда, к старости голос деда потерял силу и красоту, но душевность, выразитель­ность сохранились. Песню всегда начинал он, потом вступала мама и, наконец, подхватывали все гости. За столом устанавливалась дру­жеская, волнующая сердце, радостная атмосфера.

На «бабушкин праздник» обязательно приезжал кто-нибудь из ее трех сыновей. Все мои дядья были летчи­ками и жили в разных горо­дах. С приездом долгождан­ного гостя праздник стано­вился еще более веселым и шумным. Тихий, старый дом наполнялся крепким, силь­ным голосом и раскатистым смехом молодого мужчины, гитарным перезвоном, шутками, приятным запахом кожаных новых ремней от формы летчика.

Но всему приходит конец. Кончались и праздники. И почти всегда их финал знаменовался отъездом дяди, и значит — грустью. Провожая сына, дед и бабушка становились на колени перед иконой и горячо молились, произнося молитвы вполголоса, а сын — коммунист, безбожник, уважая чувства родителей, смирно стоял рядом, сняв фуражку и опустив голову. А я сзади, замерев от какого-то непонятного мне, ребенку, чувства трогательной печали, тихо плакала.

«Бабушкины праздники»…

Как обогатили они мою душу, сколько дали человеческого тепла, доброго, милого, благодаря чему я, воспитанная школой, комсомолом в духе атеизма, живу всю жизнь с бабушкиным Богом в душе, с благодарной памятью о ней.

Домом бабушки и деда я греюсь всю жизнь, его доброй семейной атмосферой, которая всегда оставалась для меня желанным, но — увы! — недосягаемым при­мером.

Валентина ТИХОМИРОВА, коренная старичанка.

Поделиться

Класснуть